замер, почувствовав внезапный укол в сердце. Затуманилось в голове. Как же, но как же…
– Как же, а мне казалось… – пролепетал он, бросив фразу на середине. Ему казалось, что он написал гениально. Будто ему нашептал интервью для вшивой газетки голос с небес, пусть и похожий на голос Северцева.
– А, в общем, конечно, неплохо, – смягчился Порошин, увидев намокший взгляд. – Только он родился на Рязанщине, а не на Брянщине. Вы это больше не путайте.
***
Ямщик домчал до невзрачных домов, из которых слышались звуки пьяного праздника. Порошин весь день лукаво подмигивал Гортову, и глаза его были полны предвкушениями еще не известных Гортову удовольствий. Бортков и Спицин тоже подмигивали ему.
Когда ступили на землю, дохнуло свежими травами. Где-то вдали пробурчал гром. На черно-лиловом небе вспыхнули огоньки фейерверка – вспыхнули в Москве, а казалось, в потустороннем мире. Затем еще один, и еще. В городе отмечали что-то.
«Пошли, пошли», – Порошин нетерпеливо толкал «Русь» в здание.
Внутри играл рок-н-ролл. Официантки носили коктейли под флуоресцентным искрящимся потолком, и юбки их развевались. За барными стойками сидели как будто другие люди, не из Слободы – безбородые и в светлых брюках.
– Вдыхайте воздух свободы, – кричал и плевал ему в ухо Порошин.
– Воздух Слободы, – машинально откликнулся Гортов, усаживаясь на стул.
В тонких рамках висели на стенах портреты западных идолов – бейсболистов, артистов и режиссеров. Бесконечные артефакты вокруг – флаги, Пизанские и Эйфелевы карманные башенки, миниатюрный Биг Бен, Сид Вишез, лижущий щеку пухлой блондинки Нэнси – черно-белая редкая фотография. Все пили виски и джин. Вокруг был сильно сгущенный Запад. «До такой степени Запад, что уже Восток», – подумалось Гортову.
Порошин всех угощал. Все пили немного, готовясь к чему-то. Порошин, не щадя живота своего, пил за всех.
За соседним столом хохотали и подпевали музыкальному аппарату, видимо, иностранцы – «It’s a-a-a-a-all right, I’m Jumpin’ Jack Flash, it’s a gas, gas, gas!».
– Гесс! Гесс! Рудольф Гесс! – неуклюже подпел и Порошин. Иностранцы смеялись. Порошин зачем-то смертельно обиделся и убрал с лица злую гримасу только тогда, когда иностранцы скрылись.
Гортов чувствовал себя хотя и в твердой памяти, но в непослушном теле. Трогал себя за лицо, лица не чувствуя.
– Я уже пьяный совсем, пойду, – сказал Гортов. Они начали пить еще в редакции.
– Стоять! Все интересное впереди, – хмурясь, подался вперед Порошин.
Коллеги сидели, услужливо смолкнув. Откуда-то снизу струился оранжевый свет. На столе стоял ром. Крупные куски льда, как буйки, качались в темной холодной жидкости.
– Я видел твое лицо тогда, у Илариона, – Порошин перешел на басовые ноты. – Тебя корежило. – Он икнул. – Это хорошо.
Порошин еще придвинулся.
– Что до меня, я и подавно, искренне, всеми силами души ненавижу все эти свечки,