нам нечего было читать, не о чём разговаривать или писать, то мы просто ходили туда-сюда по комнате, разгоняя время. За первые несколько дней мы успели рассказать друг другу всё, что знали о себе. Телевизор всегда был занят овощеподобными бабушками, которые без разбору смотрели передачи на первом канале. Молодежь, вроде меня, просто маялась со скуки.
После обеда сон и мы, в самом деле, спали. Потому что в тот момент отравленный медикаментами организм не желает больше ничего другого, кроме этого сладкого послеполуденного отдыха. И сны все эти точно в сером пространстве, где не существует ни звука, ни света, ни тени. Просто сознание, текущее через бледно-серую воздушную массу. Лишённое любых человеческих чувств сознание. Больше всего это походило на «белый шум», только при этом нет абсолютно никаких звуков и ощущений. Ты не смотришь на «белый шум». Ты в нём находишься. В самом его эпицентре. Состояние близкое к смерти.
Родственники и друзья приезжали в строго определённое время. Постоянные вопросы о самочувствии и гостинцы, которые потом делились на всех. Это позволяло убить треклятое время, когда до шести часов мы снова торчали в столовой.
Дважды в день позволялось курить. Нам выдавали наши же сигареты. Не больше двух штук за раз. В целом получалось по четыре сигареты в день. И, столпившись на балконе, мы курили сквозь узорчатую решетку. И это была единственная возможность увидеть мир за пределами нашего отделения.
Ужин мы ели редко. Как правило, он не внушал доверия. Никогда не забуду эту ужасную костистую рыбу.
А потом все больные выстраивались в длинную муторную очередь на приём лекарств. Одна маленькая белая таблеточка и стаканчик воды. Проглатываешь, запиваешь и демонстрируешь врачу свою ротовую полость. Поднимаешь язык и чувствуешь свой рот огромной пещерой. Но таблетки необходимы – после них ты мгновенно проваливаешься во всё ту же бледно-серую массу без сновидений. И следующее бесцветное утро, наполненное миллионом звуков и ярким белым светом ламп, наступает абсолютно внезапно. Вся жизнь по кругу.
С трудом мне удалось выманить у санитарки тетрадь и ручку, которые лежали в моей сумке. Просто так – развеять скуку. Но непередаваемой была реакция окружающих: наперебой они просили у меня что-нибудь там написать. И все они писали одно и то же. Это были их имена!
В тот раз это показалось мне странным, но когда прошли те несколько недель, когда из моего организма окончательно вышли транквилизаторы… то тогда я поняла почему они так делали. Только в тот момент мои руки перестали чудовищно дрожать, а зрение и ощущения восстановились настолько, что я наконец-то могла воспринимать окружающий меня мир. Тогда я смогла твёрдо взять ручку и вывести на листе своё полное имя.
Скука! Удушающая скука восьмого отделения! И кто бы мог подумать, что в психиатрической лечебнице стены персикового цвета?
Правда, иногда