в каждую деталь, указываемую ему Шмитцем, и не менее старательно поддакивал на каждое его утверждение.
– А вот, гляньте, Мозер. Ригль, и ты тоже, – Густав просиял, обрадованной неожиданной и интригующей находке, – Клеймо! Настоящее, выжженное клеймо за ухом! Мозер, вы уже начали заполнять бумаги на этого гражданина?
– Да, да, конечно! – выкрикнул, обермейстер, вздымая над головой серый лист протокола, в котором виднелось всего две строчки.
– Отлично, господин Мозер. Так пишите. За правым ухом присутствует круглое клеймо, размером с монету в десять рейхпфеннигов.
– …рейхпфеннигов, – повторил обермейстер, в бешеном темпе царапая бумагу химическим карандашом.
– Клеймо старое. Вероятно, поставлено в глубоком детстве. В круге присутствует надпись. На английском языке. Фрукты.
– Фрукты? – переспросил Мозер, чуть было не написавший это, совершенно не подходящее случаю слово, в протокол.– Fruit – по-английски значит «фрукты», – подтвердил Шмитц, чувствуя, как его охватывает ликование. Будучи взращен на детективах и приключенческих романах, юный Густав мечтал о таинственных и захватывающих приключениях. И вот, посреди серой линцевской безнадежной скуки на него свалился мычащий юноша с клеймом. И в этом юноше, с литературной точки зрения, было прекрасно вообще всё. Таинственность – на месте. Удивительно? Конечно! Лишенный одежды, в октябре, в достаточно оживленном районе, не в джунглях каких-нибудь. Откуда он тут мог взяться никем не замеченный ранее? К тому же у него не было ни намека на переохлаждение или простуду. Значит, его держали где-то неподалеку, и он сбежал. Либо, его везли куда-то, и потеряли. Это удивительное появление вкупе с клеймом за ухом и отсутствием всякого человеческого разума найденыша намекали на определенное злодейство, длительное время творимое над этим человеком. Определенно, юноша стал жертвой чьего-то злого гения. Или не гения. Но злого – это точно. А еще этот не характерный для Линца запах…
– Вы чувствуете, Ригль? – спросил Шмитц, прикрывая глаза и жадно втягивая носом воздух. Полицейский принюхался и закивал:
– Пахнет, как в кафе у господина Брандта.
– Брандта?
– Да, он бывший путешественник. Жил в Индии. А, вернувшись в Линц, открыл здесь кафе в индийском стиле, – поведал Ригль, тщательно скрывая радость от возможности оказаться полезным гестапо, – У него постоянно жгут какие-то палочки, которые ему присылают из Калькутты. Они еще не горят, а дымят. И запах точно такой, только сильней.
– Сандал, – произнес Шмитц многозначительно и снова потянул воздух носом, – Определенно, это сандал. Знаменитое благовоние, используемое в восточных ритуалах. Что ж, господин Мозер, кажется, ваше дело приобретает интересный оборот. Позволите мне поучаствовать в нем?
– Конечно, господин Шмитц! – выпалил, не задумываясь, обермейстер, которому казалось, что любое противоречие воле гестапо грозит ссылкой