что сделал глупость, и не предупреди меня многомудрый де Савер, я по сей день прибывал бы в блаженном неведении, в то время, когда нож на моего господина или его сына был бы уже наточен и вложен в верную руку.
Таких кабаков в Тулузе было несколько, но самой мерзкой репутацией пользовался кабак, он же гостиница, с невеселым названием «Последний приют», прославившийся тем, что его хозяин давал в долг, скупал краденное и нередко снабжал лихой работенкой местных прощелыг и роковых пропойц.
К «Последнему пристанищу» расположенному в заброшенной бухте, где всегда воняло гнилыми водорослями и куда частенько выбрасывало волнами утопленников, вели три моста. Два платных и один рисковый. На одном из платных мостов собирали денежку монахи ордена госпитальеров.
Второй стерегла гильдия воров, заправляющих в этом квартале. Третий – «Мост последнего гроша», а точнее совершенно отвесная лестница, позволяла, не платя никому, рискнуть здоровьем во имя предстоящей выпивки.
Когда трактирный слуга примечал ползущего по крутой, узкой, словно адово горло, лестнице отчаявшегося пьянчугу, он тут же начинал бить в висящую над крыльцом железяку, возвещая всех о бесплатном зрелище. Нередко именно этот звон, да еще и крики трактирных гуляк были причиной гибели отчаянных пьяниц, рискнувших на этот шаг.
Конечно, для меня, как и для любого ученика школы де Савер, эта лестница не была чем-то из ряда вон, но я пошел через мост охраняемый монахами, не желая до срока выставлять себя на обозрение местной голытьбы.
Был отлив, и в бухте немилосердно воняло, правда, едва только я открыл дверь в «Последнее пристанище», как в нос мне шибанул такой резкий и смачный запах, что заслезились глаза, а дух гниющих водорослей показался так просто горным воздухом.
Я оглядел кабак и сел в углу перед козлами, чьи массивные ноги вошли в мягкий, много раз орошенный вином и пивом пол, дожидаясь, когда ко мне подскочит обслуживающий посетителей мальчишка. Разномастная толпа хлестала недорогое винище, чей запах немного заглушал вонь.
Справа от меня за большим столом веселилась компания во главе с широколицым, плотным воином с красным носом, бритым подбородком и топорщащимися в разные стороны седыми патлами. Одет он был в видавшую виды кожаную рубаху с нашитыми на ней металлическими бляшками и истертые до дыр штаны. По тому, что рядом с ним лежал боевой, а не охотничий лук, я понял, что это военный. И, скорее всего, вернувшийся из похода лучник. У стены, где обычно у дворян размещается настил для собак, сидели слуги пропивающего свое жалование бедолаги. Каждый из них подпирал или сидел на тюке, от которого ему, по всей видимости, было запрещено отлучаться даже по нужде. Перед слугами и прямо на земляном полу стояли блюда с вареной говядиной и хлебом, которые они запивали кислым вином.
То и дело отрываясь от своей компании, лучник оборачивался к спутникам, проверяя их бдительность и хвалясь перед гостями своими сокровищами.
– Эй, Джон, пройдоха, твою так-перетак, – что-то я не вижу узел с