в полной тишине лежала под одеялом очень светлая, как из белого мрамора, исхудавшая, с широко открытыми глазами, и у нее было такое прекрасное лицо, что хотелось плакать или молиться.
Учитель склонился и прижался лбом к руке умирающей.
Вдруг послышались быстрые шаги. Он тут же вскочил, и вымахнул в окно, и остался по ту сторону. Занавеска скрыла от него все, что происходило в комнате. Он только слышал, что кто-то вошел очень аккуратно, прикрыл за собой дверь, потом как будто рухнул на колени, такое было впечатление…
Затем раздался тонкий дрожащий звук девичьего голоса:
– Господи, прости меня! Господи, помилуй ее! Господи, прошу, верни ей жизнь! Я знаю, что была грешна и пыталась колдовать, но мне не надо ничего! Господи, возьми мою жизнь, я так больше никогда не буду делать! Мне не надо колдовства, спаси мою сестру! Она ни в чем не виновата! Ну убей меня! Прости и помилуй! И пусть теперь мое колдовство исполнится, она не хочет жить, но я… (торжественно) Я ЖЕЛАЮ, ЧТОБЫ ОНА ОЖИЛА!
Учитель, ничего не понимая, слушал этот бред. А потом вошли какие-то люди, заговорили «пойдем, пойдем» и увели ту, которая бормотала как в горячке.
Настала полная тишина.
Учитель стоял на улице, прижавшись лбом к стене. Прохожие смотрели на него, видимо, но ему было все равно.
В комнате, однако, нечто произошло. В той полной тишине, которая царила там, за занавеской, прозвучало что-то, чего раньше не было: кто-то вздохнул, тяжело и хрипло. Потом опять… И еще раз…
Учитель не удержался, он полез головой за занавеску и увидел Малину – глаза у нее были закрыты, но она дышала!
И наш математик вскочил побыстрей на свой велосипед и помчался, но не к морю, а домой.
Он зашел за низкий забор, отделявший палисадник от улицы, и там, на черной как смола земле, которую он поливал два раза в день с остервенением безнадежности, сиял ярко-зеленой искрой только что проклюнувшийся росток! Проклевыш, правда, был небольшой, размером с конец иголки.
Учитель суеверно зажмурился и не позволил себе обрадоваться, это мог быть вполне стебелек лопуха иди полыни, мало ли. Той же крапивы, будь она неладна.
Затем молодой педагог выпрямился и почувствовал себя очень взрослым: он понял, что до сих пор ничего не боялся, поскольку его кто-то охранял (и тот случай на море, и чудесное спасение в Ущелье Смерти, когда он зацепился за веточку, и тот момент на свалке, когда его чуть не задавило вместе с велосипедом). Теперь же Малина была больна, и охранять надо было ее – и ныне, и в будущем.
Кроме того, он почему-то точно знал, что Малина поправится, и открывались некоторые перспективы, от которых замирало сердце, но прибавлялось забот. Учитель должен был думать о будущем, потому что у них с Малиной родится четверо детей (две девочки сразу и потом два мальчика по очереди), и дом должен быть двухэтажный, чтобы наш кот свободно бегал за нашим щенком. И какие вырастут красные цветы – они будут видны даже ночью, их будет много, и они спасут и сохранят всех, цветы ведь – это живая любовь, и никакого колдовства здесь нет.
И учитель, переодевшись и