у него Грунины, – понял Федор, – ишь какие, ровно лесной орех, – он откашлялся:
– Мать твоя покойница перед смертью взяла с меня обещание, и намерен я его исполнить.
– Что ж за обещание?
– Обещал я жениться после ее смерти… – нарумяненные щеки сына побледнели.
– Не могла она… – голос Матвея прервался: «Не могла матушка о таком помыслить! Любила она тебя!»
– Дурак ты, сын, – вздохнул Федор.
– Не гневаюсь я потому, что молод ты еще. Вырастешь, дак поймешь, что любящее сердце не о себе думает, а о том, кого любит. Да и пошто я тебе все рассказываю? Дело я порешил. Ты скоро своим домом заживешь, с мачехой видеться будешь редко.
– Кто же она, батюшка? – осторожно спросил Матвей.
– Ближняя боярыня царицы, Тучкова Феодосия, новгородка. Вдовеет она, больше года уже.
– Как скажешь, батюшка, так и будет… – Матвей поклонился: «Воля твоя, не мне тебе перечить».
– Ну, иди с Богом, – разрешил Федор.
Матвей поцеловал отцовскую руку. Боярин облегченно выдохнул:
– Вроде бы и обошлось… – он велел слуге принести перо и чернила, писать грамоты.
– Любил мальчишка мать… – размышлял Федор Вельяминов, – но на то она и мать, иной не дадено. Женить бы его, да вроде рано, только пятнадцать лет миновало. Года бы еще три али четыре погулять ему. И как царь Иван Васильевич на сие посмотрит, неведомо, а супротив царя идти, не враг я себе… – он бродил по крестовой палате:
– Ах, Феодосия, Феодосия, что ты со мной сделала, сероглазая? Борода у меня в седине, а с тобой словно мальчишка. Скорей бы повенчаться, но еще от будущего тестя жди теперь ответа. Никита Григорьевич не откажет, знатности у меня поболе, чем у него и богатства немало, однако невместно в брак честной вступать без отеческого благословения. Но я бы хоша завтра взял Федосью, пусть и в одной рубашке, да хоша бы и без нее.
Такие мысли пришли в голову боярину Вельяминову, что писать грамоты стало совсем невмоготу.
Выйдя на двор, Матвей отпихнул попавшуюся под ноги шавку. Черно ругаясь сквозь зубы, юноша вскочил на коня.
– Еще и детей народят… – орудуя хлыстом, Матвей отгонял нищих, жавшихся к стременам богато убранного седла:
– Пожаловаться, что ли, царю Ивану? Негоже, кто я перед отцом? Отрок неосмысленный, что батюшка скажет, то и велено делать. С этой его… – Матвей сдержал грязное словцо, – надо осторожнее. Не ровен час, побежит к царице слезы лить. Ладно, недолго мне осталось в отчем дому обретаться. Надо во дворец переезжать, царь Иван меня неохотно в усадьбу отпускает. Разумно надо себя вести, тихо. Велят понести образ на венчании, дак понесу, еще велят что, дак сделаю. Не след отцу перечить. Но, как время мое настанет, наплачутся они. Я наследник Вельяминовых, другого не будет, пока я жив… – поднимая копытами пыль, гнедой жеребец Матвея несся к Кремлю.
Грамотцу старшему сыну Федор писал недолго, однако над посланием будущему тестю пришлось изрядно покорпеть. Требовалось