Благодаря ему перестала сниться непокорная девчонка из отдаляющегося и забываемого детства, к тому же он познал два совершенно непохожих женских характера, а главное, обрел мужскую уверенность, избавившись от ощущения собственной ущербности. Он даже написал рассказ, который никому не показывал и хранил в нижнем ящике рабочего стола под томиком Плеханова, наследие которого сейчас изучал.
На Марину Красавин обратил внимание при первой встрече, она выделялась среди остальных женщин и девушек редакции и обжигающим взглядом, и соблазнительной фигурой, но глаз положил на секретаршу редактора, юную, свежую, аппетитную и наивную Олечку. Она была впечатлительна, трепетно-эмоциональна и обращалась к нему исключительно на «вы». Рядом с ней он ощущал себя если не принцем, то, без сомнений, загадочным и сильным рыцарем, а когда она, распахнув наивные глаза, приоткрыв маленький ротик, затаив дыхание, внимала его рассказам, он с трудом сдерживался, чтобы не подхватить ее на руки и не унести далеко-далеко… Но у Олечки был жених, юный и ломкий, со смазливеньким личиком, на котором постоянно держалась снисходительная усмешка, безусый водитель персоналки из крайкомовского гаража, соперничать с которым Красавин считал ниже своего достоинства и, когда видел того, ловил себя на жалости к глупенькой Олечке, не умеющей отличить истинной мужественности от ложной…
Под взглядом же лучисто-зеленоватых глаз Марины он чувствовал себя голым и нескладным. Он не мог понять что, но что-то в ней определенно было и от Лили, и от Оксаны, и от его жены. И таилась неведомая, но ощущаемая им опасность, которая и пугала, и манила одновременно.
Декабрьским туманным и промозглым вечером им выпало дежурить вместе по номеру. Она читала полосы днем, он был «свежей головой» и пришел на работу после обеда. Шли официальные материалы из Москвы, сдача номера задерживалась, в редакции оставались только они, телетайпистка, дежурившая у аппарата, и Кривошейко, закрывшийся в своем кабинете и становившийся с каждым выходом из него все веселее и разговорчивее.
В ожидании разрешения из столицы печатать официоз они сидели в его кабинете вдвоем, болтали о том, какой могла бы быть газета, если бы ее стал делать Сергей Кантаров, находя подобное развитие событий полезным и для газеты, и для краевого комитета комсомола, чьим органом она являлась. Красавин, войдя в раж, так нафантазировал это возможное будущее, что Марина его остановила.
– А ты ведь совсем не знаешь Сергея, – вдруг перебила она. – Он не о газете печется, а о собственной карьере. Пока мы ему помогаем, он с нами дружит, а станет редактором, как знать… Любой начальник умных да перечащих ему подчиненных не терпит…
Красавин помолчал, понимая, что та права, и неуверенно произнес:
– Но стоящее дело с помощью послушных бездарей не сделаешь…
– Где ты видел начальников, для которых дело важнее собственной карьеры? Неужели в крайкоме?..
Он хотел привести пример бескорыстного