процедила Тильда. – Не хочу становиться, как она. Ходит, кривится, будто жабу съела, смотрит на всех, как на грязь под ногами. Не хочу! И мамину комнату она заняла!
– Тильда, не дури! Ну стоит там несколько ящиков – и что? – начал злиться Эйнар. – Заберет их в большую спальню. А тебе не мешает быть повежливее. Лучше поучилась бы у леди манерам, тебе это пригодится.
– Манеры? – фыркнула Тильда, вскидывая голову. – Фу-ты, ну-ты! А Молли говорит, что она дурная женщина! И Селина! И все говорят! Потому что у нее платьев дюжина коробов, а замуж пошла в мужской одежде. И простыню никому не показали. Папа… а зачем показывать простыню?
– Тильда!
Эйнар с отчаяньем понял, что краснеет. Ну вот почему эти болтливые дуры, раз уж и без того наболтали лишнего, не объяснили заодно девочке то, что должны объяснять женщины, а не мужчина? Небось, трепали языками на кухне, а Тильда подслушивала. Потом спохватились. И да, ей давно пора знать такие вещи, только мужики при дочери капитана держат рот на замке, боясь даже ругнуться – знают, что никому мало не покажется. А женщины просто не думают, что девочка растет без матери, и то, что им известно чуть ли не с рождения, ей некому было сказать.
– Тильда, – с усилием повторил он, – вот такие вещи тебе и должна бы объяснять…
Как ее назвать? Не матушкой же! И не мачехой – совсем непочтительно.
– Леди! – выкрутился он. – И про простыню, и про девичью честь, и про манеры. И про то, о чем можно говорить с мужчинами, а о чем – нет.
– Ты не мужчина, – резонно заметила Тильда. – Ты же мой отец. А она – дура. И злая. И дурная женщина.
– Я Молли и Селине языки оторву, – угрюмо пообещал Эйнар, понимая, что не вывешенная по обычаю простыня – это еще тот капкан.
Сейчас они додумались до самого простого и грязного объяснения, а когда узнают, что Эйнар с леди ночуют в разных спальнях – невесть до чего додумаются! И ведь Тильду от этого никак не уберечь. Ох, легче того же кота не только овес научить жрать, но еще ходить строем и честь отдавать – чем заставить женщин молчать.
Тильда молча подошла к нему, сидящему на постели, ближе, обняла, положив голову на плечо. Эйнар вдохнул ее запах. От дочери пахло полынью, печеным хлебом – то-то на кухне сидела, свежие лепешки караулила – и собаками.
– Тиль, опять на псарню полезла? – упрекнул он, ловя редкий момент близости, как затишье перед бурей. – Я тебе сколько раз говорил? Без меня или Тибальда – ни ногой. Там волкодавы!
– У Майры щенки… – виновато отозвалась дочь, уткнувшись ему в плечо. – Хорошенькие такие! Можно я одного себе возьму, насовсем? Папа, пожалуйста!
– Посмотрим, – буркнул Эйнар. – Они еще маленькие. И без меня не ходи. Райда вот-вот загуляет, кобели взбесятся. И, Тиль… извинись перед леди, слышишь? Она вовсе не злая. Вот узнаешь ее получше…
– Не буду!
Тильда отпрыгнула от него, как кошка. Сверкнула яростно глазами, задрала подбородок. Уже совсем не Мари! А вылитый он сам в ее возрасте, дурак и осел!
– Извиняться?