как человеком, так, например, и эльфом, или гномом, или маленьким великаном и даже (о, только б не это!) каким-нибудь агрессивным богом с топориками.
Прежде чем мне удалось донестись до труб, противник мой сиганул на крышу соседнего здания. Плевое дело, если бы эти дома примыкали один к другому. Но их разделяло пространство в пятьдесят футов с автомобильной стоянкой внизу. Казалось бы, что стоило этому типу ради элементарных приличий ухнуть в пролет, переломав себе кости? Но нет, его ноги спокойно себе достигли гудронового покрытия крыши, и он ринулся по ней дальше, затем перепрыгнул через Ньюбери-стрит и угнездился на шпиле Церкви Завета.
– Вот урод! – в сердцах процедил я сквозь зубы.
– Почем ты знаешь, что это мужик, а не женщина? – тут же полюбопытствовал Джек.
Реплика, должен признать, не менее острая, чем он сам. И впрямь, поди-ка определи гендерную принадлежность убийцы, если черное одеяние на нем свободно болтается, на голове нахлобучен железный шлем, а лицо и шея скрыты за кольчужным забралом. Но я, пока суд да дело, старался думать о нем в мужском роде. Видимо, это сильнее во мне разжигало ярость.
Попятившись, я разбежался и прыгнул по направлению к церкви. Очень рад был бы вам сообщить, что, точнехонько приземлившись на шпиль, защелкнул наручники на запястьях убийцы, объявил, что он арестован за варварское убийство животного, и зачитал права. Однако в действительности…
Окна церкви Святого Завета славятся превосходными витражами, которые в 1890-х годах изготовила фирма «Тиффани». До моего прыжка они больше ста лет стояли целехонькие. А теперь – мой косяк! – в левом окне наверху образовалась солидная трещина.
Я ударился о пологую крышу церкви и, цепляясь свободной рукой за водосток, повис в воздухе. Пальцы мои кололо словно иголками, а ноги болтались в воздухе, ударяясь в прекрасный витраж окна, на котором художник изобразил Младенца Иисуса. Но, как немедленно выяснилось, балансируя экстремально на крыше, я спас себе жизнь. Не случись мне в определенный момент извернуться, удерживая равновесие, и прилетевший сверху топор точнехонько вскрыл бы мою грудную клетку.
– Эй! – возопил я свирепо, когда острое лезвие сбрило пуговицы с моей джинсовой куртки.
Вот уж такой я. Всегда возмущаюсь, когда кто-нибудь хочет меня убить. В Вальгалле-то мы, эйнхерии, почем зря убиваем друг друга днем, чтобы к вечеру полностью восстановиться. Но вне Вальгаллы я уязвим не меньше, чем любой смертный. Срази меня кто-нибудь в Бостоне, и мне уж точно конец.
Козлоубийца глянул на меня с верхотуры церковного шпиля. Запас топоров у него, к счастью, кажется, кончился, но, к несчастью, у него на боку висел меч. Я теперь смог разглядеть, что его легинсы и туника сшиты из черных шкур. Поверх них на нем колыхалась под ветром свободная кольчужная куртка, которая была вся перемазана сажей. От шлема до самых плеч спускалась кольчужная сетка, которую викинги называют бармицей. А лицо скрывалось под забралом, изображающим морду скалящегося волка.
Ну, конечно же. Разумеется, волка. Во всех Десяти Мирах