лигу. Дженни опустилась на колени, напилась пахнущей медом и сосновыми иглами воды, а потом подобрала юбки и забрела на середину ручья. Вода стала розовой – девушка сбила ноги до крови и не заметила этого.
Все было очень плохо. Пулмстоки ее прогонят, и ее семья умрет с голоду если не летом, то зимой. Милостыню просить она не сумеет, а Джонни тем более. Милостыню просят те, кому не стыдно хватать за стремена проезжих и кто умеет постоять за себя, добывая местечко у церкви.
Совсем рядом пискнуло, покачнулась потревоженная ветка, в воздухе мелькнуло что-то пестрое. Скворчонок! Учится летать… Смешной. Дженни невольно улыбнулась. До зимы было далеко, светило солнце, у ручья цвели незабудки, большие, куда больше, чем у деревенского пруда. Девушка нарвала цветов и сплела венок, а затем медленно побрела вверх по течению. Ручей обступили зеленые стены, отрезая Дженни от мира, в котором не прожить без силы, нахальства, денег. Возвращаться не хотелось, и девушка брела по колено в воде, пока прибрежные кусты не расступились. Сбегавшая к ручью поляна была алой от созревшей земляники. Это тоже было подарком, кусочком неожиданного счастья. Девушка собирала сладкие до горечи ягоды, жалея лишь о том, что у нее нет корзинки.
Ничего, завтра они придут сюда с Джонни, он наестся вволю, они наберут ягод для мамы. Им не помешают: в Грэмтирский лес ходят мало – кому охота продираться сквозь терновник и ежевику, а подняться по ручью никто не догадался. От того, что она узнала что-то неизвестное другим, Дженни рассмеялась. Этот лес был ее королевством, ее тайной, ее радостью. Дженни валялась в высокой траве, слушала птиц, грызла травинку и в конце концов уснула. Разбудила ее прохлада – солнце ушло, а тени выросли и лежали совсем по-другому, чем утром. Матерь Божия, она же проспала целый день!
Покидать поляну не хотелось, но нельзя же поселиться в лесу. Она не одна на белом свете, дома волнуются, а если приходила миссис Пулмсток? С нее станется! И что теперь думает мама? Дженни опрометью бросилась к ручью, не продираться же сквозь колючие кусты, да и прямой дороги она не знает. Девушка бежала, не обращая внимания ни на стрекоз, ни на раскрывшиеся к вечеру цветы. Домой! Только домой!.. Вот и опушка, старое, побелевшее от времени бревно, одинокий, вырвавшийся из чащи куст, зеленая изгородь… Какой странный запах! Дым? Где-то горит…
В стороне Сент-Кэтрин-Мид к небу поднимались черные, крученые столбы, наверху сбивавшиеся в угрюмую тучу. Пожар?! Горит вся деревня… Вся?! Мама! Джонни!
Будь у Дженни на ногах крылья, она бы все равно опоздала.
У сорванных с петель ворот «Белого быка» лежала миссис Пулмсток, ее живот возвышался хорошо взбитой подушкой, задранная юбка закрывала лицо. Кэт и Мэри были тут же. Голова Кэт была разрублена, растрепанная Мэри сидела, прижимаясь к стене, и подвывала, правый глаз у нее заплыл, шея и грудь были в синяках. Дженни с криком бросилась к подруге, та подняла пустые глаза, замотала головой и залопотала что-то непонятное. Откуда-то выбрался Том, трактирный кот,