такой внешний вид, который не требует прикрас.
Когда гости и хозяева расселись на ковре, Хаджи-Мурад спросил Шамиля:
– Был ли здесь мушулинец Мухаммед?
– Да, был, но как-то подозрительно себя вел, а потом внезапно исчез, – ответил имам.
– Так знай, – сказал Хаджи-Мурад, – этот человек был прислан Ахмед-ханом, чтобы убить тебя, а потом меня. Прибыв в Цельмес, он явился ко мне на рассвете и неожиданно набросился, когда я был ещё в постели. Успев выхватить кинжал из-под подушки, я нанёс ему удар, от которого он больше не поднялся. Умирая, мушулинец признался во всём. Он просил простить его и ещё сказал: «Порви с гяурами и отступниками навсегда, иди по пути истинной веры. И ещё попроси имама, чтобы он тоже простил меня».
– Я не сомневался, что человек этот явился со злым умыслом, но, видимо, в душе его боролись два чувства, и только перед кончиной чувство справедливости взяло верх, – сказал Шамиль.
После ужина Хаджи-Мурад долго делился с имамом и его приближенными хабарами[4].
– Ханша Хунзаха боялась в равной мере и русских, и Гази-Магомеда, но русские сохраняли за ней права и привилегии, помогали деньгами. Когда она узнала о намерении имама Гази-Магомеда, меня и своего сына Нуцал-хана, отправила в Тифлис к наместнику с просьбой оказать ей помощь. Но проклятый генерал не принял нас и ничего не обещал, а его наибы стали спаивать Нуцал-хана и водить к полуобнажённым женщинам, одна из которых в присутствии всех пыталась его обнять, но молодой хан увернулся. Они окуривали нас дымами, от которых меня тошнило. Нуцал-хана учили играть на деньги в бумажную игру. Я тогда понял, что гяуры люди хитрые, коварные, а женщины их – бесстыжие блудницы. Мы ушли ни с чем. Я сказал Нуцал-хану, что они чужие для нас и что нам лучше идти с теми, кто близок по вере и роду.
Нуцал-хан уговаривал мать, но ханша не хотела быть в подчинении бывшего узденя Гази-Магомеда и чайка Гамзата. А потом случилось то, что вы знаете.
– Всё это должно было случиться неизбежно. От суда и своего часа никому не уйти. Мы думаем одно, Аллах делает другое. Так будет и впредь, ибо никто не знает, что предначертано каждому Всевышним, – сказал имам, когда Хаджи-Мурад, тяжело вздохнув, умолк.
После некоторого молчания Юнус спросил:
– А правда ли, что хан Мехтулинский ещё до мушулинца подсылал к тебе убийцу за то, что ты отказался участвовать в погоне за Шамилём?
– Не только поэтому, вражда между ним и мной давняя, – ответил Хаджи-Мурад. – Он считал меня повинным в том, что хунзахская ханша не выдала за его сына свою дочь Султанат. А когда после убийства имама Гамзата меня сделали временным правителем Аварии и возвели в чин прапорщика, он взбесился. С того дня вместе с оружием я носил саван за плечами в ожидании смерти. Но смерть поворачивалась лицом к моим врагам. Расправившись с наёмными убийцами Ахмед-хана, я написал ему: «Если ты достоин носить папаху, не нанимай за деньги слабых душой. Приди сам. Лишь скрестив клинки, мы оценим силу друг друга».
Он не явился, стал писать доносы начальству