дня прошло почти полгода. А если точнее, сто пятьдесят шесть дней, сто пятьдесят шесть встреч. Вначале на холодном подоконнике туалета между парами, потом на диванчиках Шоколадниц и Кофе-Хаусов. На семьдесят третий день Лорка позвала к себе.
Настя вообще была помешана на цифрах, но тут особенный случай. Каждый их час, вырванный из скучной жизни, наполнялся невыносимой остротой ощущения момента. Секунда длилась целыми сутками. Настя успевала прожить век, пока Лорка прикуривала толстую сигаретку и делала первый, самый сладкий затяг. Она смотрела через стекла очков в строгой черной оправе, выпускала дым и слушала Настю, и смеялась над ней, и говорила сама, и снова слушала. И все это была жизнь – огромная, как сердце Лорки, раздающей приговоренных к усыплению котов по знакомым, яркая, как ее помада, острая, как духи, кружащая голову, как все ее присутствие рядом.
В тот день они сидели в дальнем углу очередной кафешки. Свободных мест почти не было, замученный официант втиснул их на узкий диванчик, спрятанный от основного зала большой пальмой. Настя сходу принялась жаловаться на маму, которая всюду совала нос, делая сосуществование невыносимым.
– Я говорю Игорю, ну давай съедем! У меня же стипуха и репетиторство, у него зарплата хорошая. Снимем однушку, да хоть комнату. Главное, сами. Одни.
Лорка молчала, стуча короткими ноготками по столу, запрет на курение в кафе резал ее по живому.
– А он, представляешь, не хочет! Мы без нее не справимся, говорит. Она без нас зачахнет! Мы не можем так с ней поступить! – Настя сделала глоток имбирного чая, пропустила через себя горечь. – Причем, это ночью было. Дверь закрытая, все дела. А угадай, что утром?
– Что? – как-то нехотя спросила Лорка.
– А утром мама со мной не разговаривала! Нет, ты представь, она подслушивает, о чем мы говорим! – Настя поймала рассеянный Лоркин взгляд и осеклась. – Тебе скучно, да?
– Уж не скучнее, чем тебе с ними.
Подняла пузатый бокал, допила последний глоток белого полусладкого, осторожно поставила на стол, провела языком по зубам, стирая остатки помады. Выдохнула глубоко-глубоко, будто все это время, пока Настя рассказывала ей о прилипчивой матери, мешающей счастью, Лорка не могла вдохнуть, а теперь, когда воцарилась тишина, воздух снова стал пригодным для дыхания.
– Ты же понимаешь, что мать твоя влюблена в Игоречка вашего золотого? – спокойно, как о смене погоды, спросила она, рассматривая царапины на столешнице через прозрачное дно бокала. – Как кошка влюблена, как сука последняя. Ты же не дура, Настька, ты же давно все поняла.
Теперь нечем дышать стало Насте. Она распахнула рот, чтобы засмеяться, чтобы перевести все в глупую шутку, но не сумела. Это вышло бы фальшиво, это вышло бы скучно. Тогда Лорка встала бы с дивана, выбралась бы из их угла и скрылась бы за пальмой, чтобы никогда больше не курить в туалете между парами. Настя была не дура, она понимала, что этого ей не вынести. Нужно было ответить. Нужно было найти слова.
Лорка