привлекал во двор всех бездомных собак округи.
В пункт приема стеклотары почти всегда стояла небольшая очередь из суетливых старушек с молочной посудой и вялых понурых граждан мужского пола, неопределенного возраста с винными и водочными бутылками. Приемщица была невероятно зла и криклива. Ее голос, силе которого могли бы позавидовать мировые оперные дивы, поминутно оглашал двор: «А тару кто за тебя мыть будет? Пушкин?.. Ты че, сначала в бутылку нассал, а теперь сдавать принес?.. Все, пункт не работает! Ящиков нету!» – и окошечко пункта наглухо закрывалось.
Очередь, замерев в оцепенении, напрасно ожидала улетевшее счастье и, в конце концов, отчаявшись, расходилась, унося с собой тяжелые сумки с так и не принятой посудой.
Во дворе на короткое время становилось тише. Совсем тихо во дворе никогда не было. Жителям перенаселенных домов не жилось в мире, поскольку всегда находился повод смешать ближнего с грязью.
Но меня шум во дворе никогда не раздражал и не отвлекал от тех игр, которые я сама себе придумывала.
Чаще всего я сидела на бортике песочницы и с большим интересом наблюдала за тем, что происходит вокруг.
Вот голуби, толкая друг друга, собирают с асфальта рассыпанные кем-то семечки, а к ним, почти по-пластунски, подкрадывается кот; вот нечесаные, грязные, со сбитыми коленками мальчишки забрасывают камнями маленькую плешивую собачонку с перебитой лапой; вот горбатая старуха, что-то недовольно шамкая себе под нос, моет в луже непринятую бутылку, пытаясь отодрать грязными ногтями этикетку, но это не так просто – этикетка приклеена на совесть, тогда, отчаявшись, старуха вынимает изо рта вставную челюсть и соскабливает ею с бутылки остатки этикетки и клея.
Но чаще всего я прислушивалась к разговорам ангелов, которых в нашем дворовом пространстве было очень много. Они были прозрачны, как чистые стеклянные бутылки из-под молока. Ангелы с длинными крыльями и большими веселыми глазами. Их смех – звон далеких колокольчиков – не мог заглушить даже грохот огромной мусорной машины, приезжавшей к помойке по непредсказуемому графику – то два раза в день, а то раз в два дня.
Ангелов вокруг всегда было много, и они были настолько похожи друг на друга, что я никого из них не выделяла особо. К тому же, они часто вели себя коллективно, словно диковинные птицы, и не проявляли какой– либо индивидуальности. Вот, например, они сбились в стайку над головой старого еврея в замусоленной серой фетровой шляпе, одиноко сидящего на скамейке у подъезда. Видимо, что-то огорчило ангелов, и они, захлопав крыльями, заворковали, как голуби: «Смерти нет, смерти нет, смерти нет…»
Из их веселых глаз покатились хрустальные слезки, от которых по всему двору так сладко запахло ванилью.
– Видать, в «Огоньке» торты пекут, – прокричала толстая Соня старику, остановившись с пустым помойным ведром возле скамейки.
– А-а? – старик поднял свои бесцветные слезящиеся глаза на Соню.
– Говорю, свадьба, наверно, завтра, – Соня махнула помойным ведром в сторону «Огонька».
– А-а?
– Тьфу ты! Глухня! Сидишь тут, как скула на заднице!
– А-а-а…
Назавтра