дёшево.
Нуантэль между тем думал:
– Пошлость и низость этого странного типа соответствует тому образу, каким я его себе представлял, и я не стану тянуть вокруг да около. Он лжёт с превосходным равновесием низостью и пошлостью и, кроме того, с удивительной бесцеремонностью, так что не стоит церемониться и следует уничтожить и растоптать этого якобы докторишку, необходимо ударить его посильнее.
– Вы ему об этом непременно скажете, не так ли, капитан? – продолжил Сен-Труа, – и я, безусловно, признаю все свои ошибки в такой форме, чтобы она вам понравилась, а вы, надеюсь, возьмёте на себя обязанность вручить эти извинения в милостивые руки месье Дарки.
– Нет, – возразил Нуантэль. – Дарки, может быть, и удовлетворится письмом, которое вы ему собираетесь написать и не вынудит вас сражаться с ним на дуэли, и, даже более того, будет хранить молчание по поводу произошедшего, ведь это дело, если слух о нём распространится по Парижу, сильно повредит вашей клиентуре и вашей практике, но не льстите себе мыслью о том, что он забудет произошедшее. Между нами говоря, доктор, я полагаю, что Дарки не будет больше приветствовать вас при встрече.
– Что! Он придаёт такую значимость к легкомыслию с моей стороны! Я никогда не успокоюсь таким положением вещей… моя ошибка… отношения, которыми я гордился. Я надеюсь, что, по крайней мере вы, мой дорогой господин Нуантэль… вы на меня не будете сердиться.
Капитан же, вместо того, чтобы ответить, встал и принялся гулять по кабинету, насвистывая лёгкую мелодию. Сен-Труа, удивлённый и обеспокоенный, также встал и попробовал совершить отвлекающий манёвр.
– Посмотрите на эту Мадлен в пустыне, – сказал он, показывая на большее полотно, которое висело напротив бюста Гиппократа, отца медицины. – Это – красивое произведение, хотя, и не подписанное. Оно приписывается Аннибалу Каррачи5. Одна из моих клиенток мне подарила это полотно в прошлом году.
– Чтобы вас поблагодарить за то, что вы её вылечили от невроза. Ах! Какая у вас приятная профессия, и я понимаю, что вы постараетесь не потерять её. Но, скажите мне, ваш приятель Ласко о них также заботится, об этих неврозах?
– Ласко! Как?… Я не понимаю, о чём это вы?
– Я у вас это спросил лишь потому, что ваш недавний алкоголик, казалось, его знает.
– Вы шутите, капитан.
– Ничуть. Этот ваш упрямый клиент говорил о Перуанце, а ведь не так много перуанцев в Париже. Я припоминаю также… да, и ведь действительно, как он бранился на вас и этого Перуанца, который может быть только вашим другом Ласко. Он говорил: «они меня посылают прочь, они меня увольняют, но у них ничего не выйдет. Я пойду к комиссару полиции и расскажу ему обо всём.»
– Невозможно, чтобы вы услышали это… и впрочем, это слова, у которых нет никакого смысла…
– Возможно да, а возможно и нет. Любезный пьяница ещё держал и другие речи. Он добавил, что его послали бы,