справляются ангелы, их сила духа велика, и каждый раз они побеждают его, спасая безмятежность, счастье и радость в своем Рае. Там светло и прекрасно. На лицах, живущих в нем, – любовь и благость. Они заслужили это праведной жизнью, справились со своими змеями на земле и теперь здесь.
Внизу, в страшном пламени и всепоглощающей тьме, в корнях этого огромного дерева запутались грешники, которых сюда определили. Змей здесь правитель. А черти поклоняются ему. Они варят котлы с костями людей, кривя безобразными мордами. Тут убийцы, вруны, грабители чужого счастья, неверующие и непокаявшиеся – мучаются в страшных пытках уже, наверное, вечность.
Но вот что интересно: в самом центре иконы – у Древа Жизни стоит старец, привязанный к его стволу. На лице его не грусть и не радость. Нет никакой печали, но и веселья нет. Борода его уже отросла до самой земли, а одежда почти истлела. Стоит он много столетий. И никак не могут решить – куда же его отправить: наверх к ангелам или вниз к чертям.
– Это неприкаянный, – вдруг сказал священник, подойдя к Саше.
Саша как будто бы очнулась после длительного глубокого сна. Служба, оказывается, уже закончилась, и она, сама того не заметив, простояла у иконы около часа.
– Неприкаянный? В чем его грех и наказание? В том, что чаши добра и зла оказались в равновесии и теперь никто не знает, достоин ли он Рая или должен отправиться в Ад?
– Не только в этом. Это никем не понятый и не принятый – ни другими, ни собой. Потерянный и одинокий, он не может никак определиться сам, на чьей он стороне, и за это ему дано такое страшное наказание – оставаться ни там и ни здесь на целую вечность.
– Но это должно быть хуже адских мук?
– Так и есть. Нерешительность и неопределенность – страшное наказание для души.
Посмотрев еще раз на икону, Саша заторопилась домой. Всю дорогу она думала о старце, привязанном к дереву.
– Это должно быть очень страшно, – прошептала она сама себе. – Неужели он никогда-никогда теперь оттуда не выберется? Неужели такое обречение существует? Так, что уже совсем ничего нельзя изменить? Нельзя остановить, отменить? Каково это жить – в таком неверии? Каково это не понимать: зло лучше или добро? Оказывается, и там, на другой стороне жизни можно быть непонятым и непринятым.
***
Зима наступала: не было той осенней сырости, что пронзает тебя до дна, выпал снег, и вместе с ним пришло умиротворение, как хорошая тоска, что греет изнутри.
Саша любила, когда выпадает снег. Он скрывал все тусклые горчичные краски, надоевшие за два холодных осенних месяца. Вдруг все преображалось чистотой света. Скрывались голые мрачные деревья и иссохшие травы. Снег все укрывал. Снег все спасал. Он появлялся внезапно. После длинных осенних ночей, серо-грязного неба, бывает, откроешь шторы – а белизна бьет в глаза. И сразу радостно, как после причастия, когда обновляешься и зажигаешь