посвящение Гегечкори, процедура которого описана им так: «В назначенный день за мной приехал Волков и отвез в чей-то особняк. Там меня оставили в отдельной комнате, и Некрасов принес анкетный лист. Я его заполнил. Помнится, что на вопрос об отношении к войне я указал, что считал бы обязанностью стремиться к превращению войны в революцию. О религии – что сам отношусь к ней отрицательно, считаю ее опиумом для народа, но в то же время рассматриваю ее как частное дело каждого.
Помню, что был еще вопрос о своей способности пожертвовать своею жизнью и интересами семьи для дела, которое я считаю общественно полезным. Я ответил, что говорить заранее о личной способности на подобный шаг нельзя: это выяснится, когда дело дойдет до действия».
Когда Гегечкори заполнил анкету, Некрасов взял ее. Потом он завязал Гегечкори глаза и повел в комнату; где заседали члены ложи. Здесь ему вновь были заданы вопросы из анкеты, после чего он принес клятву, повторяя ее за мастером. В клятве говорилось об обязанности держать в тайне даже от самых близких людей, в том числе и от семьи, все, что относится к деятельности ложи, о готовности принести в жертву интересы семьи и близких в пользу тех задач, которые преследует ложа. Если же по его вине тайна ложи разгласится и это повлечет за собою ее провал, то он признает себя подлежащим смертной казни.
Гегочкори: всю эту клятву я произносил стоя с завязанными глазами. В наиболее патетических местах клятвы, например, при заявлении о готовности пожертвовать собою, к моей груди приставляли шпагу. Во всей этой процедуре было что-то неприятно жуткое; меня при этом ни на минуту не покидала мысль, что я делаю ошибку, вступая в эту организацию тайно от партии, скрывая этот свой шаг от последней. Но в то же время вся она в целом, со всей своей необычностью для революционной среды – я должен это признать, – действовала на меня несколько импонируюше.
ВМ: здесь было бы уместно сказать – « чертовски» или «дьявольски» импонирующе».
Чхеидзе: «После принесения клятвы мне сняли повязку и все присутствующие подошли с поцелуями. Среди них были Некрасов (председатель), Степанов, Соколов, Зданович (помню, его присутствие меня очень удивило), Чхеидзе, крупный сотрудник «Русских ведомостей» Обнинский (он был казначей ложи), некто Харитонов – старый революционер, и граф Орлов-Давыдов.
Собрания ложи происходили регулярно каждую неделю, и я настолько увлекся этим делом, что не пропустил ни одного из них. Недоверчивое отношение, которое у меня было вначале, быстро рассеялось. Атмосфера братского внимания друг к другу, стремление оказывать «братьям» помощь во всех делах, отсутствие враждебности и борьбы – все это действовало подкупающе. На собраниях ложи обсуждали политические вопросы, обменивались мнениями о положении дел, о действиях, намеченных партиями, или о том, что сделать следует.
Ложа сама решений не принимала, она только намечала их и вносила в форме предложений в Верховный