Дэн опять поперхнулся. – Я… я вынужден! Это ты меня вынуждаешь.
Но тут у Лизы на поясе заерзал мобильный.
– Извините!
Он был в черно-белом винтажном мешочке, Лиза связала его крючком специально под это платье, вид был суперский. Но иногда шнурок переклинивало – как сейчас. Пришлось извиниться еще раз. Ерохин покрылся испариной.
– Мы уже все обсудили? – Шнурок наконец поддался. Это звонил Ю-Ю. – Извините. Алё! Мегаважный звонок… – и оказалась за дверью быстрее, чем он ответил.
– Алё, – кажется, он улыбался.
И Лиза, она неслась на девятый, прыгала через ступеньку:
– А, лё! А, лё! А! Лё! – не звуками, быстрыми выдохами.
На девятом царили китайцы, возили тележки с тюками от лифта и к лифту. Грузовой работал только на них – и к этому все давно привыкли. Тюки шевелились, словно живые, китайцы носились как заведенные. У них тут был небольшой (по китайским меркам, конечно) вещевой склад. Говорили, что и чердак забит под завязку и что если, не дай бог, пожар… Но вещи сюда прикупить забегали, особенно Маша для себя и для девочек. Дойдя до окна, Лиза уселась на пол, непонятно зачем – просто день был такой… От китайских вещей здесь всегда пахло химией, а от пола еще и хлоркой. Ю-Ю почему-то молчал. Но дышал. Лиза тоже дышала. А потом от этого стало неловко, и Лиза спросила:
– А у вас на работе не заставляют идти на Поклонную?
Он не ответил. Как-то блеюще рассмеялся и замолчал.
– А нас заставляют. Прикинь! Я не пойду!
Он опять рассмеялся и шепотом повторил:
– Прикинь.
– И на Болотную не пойду. А ты? Ты, наверно, пойдешь? Можешь сколько угодно молчать. Я уверена, ты пойдешь. Я уважаю твой выбор. Я уважаю любой выбор. Но и мне, мне тоже оставьте право на… быть собой! Алё?
– Алё…
– Ты только не думай, что мне все фиолетово. Если я не иду – это не значит, что фиолетово. Это значит, что я – это я. Алё?
– Алё.
– Я, знаешь, что поняла вот прямо сейчас? У моей мамы из воспоминаний детства есть одно самое страшное. Когда она была октябренком, их старенькая учительница заставляла каждого выйти к доске и при всех рассказать, что ты в себе ненавидишь сильнее всего. И в какие сроки перед лицом своих товарищей обещаешь это исправить. Потому что учительница росла в детдоме, она не знала своих родителей, и было это сто лет назад, еще при Сталине! А моя мама этим ударена до сих пор. И наша шефиня – вообще на всю голову! И это не лечится, Ю!
Он тихо, как ослик, всхрапнул:
– И ты тоже – you.
Куда-то они неслись, в какую-то бездну – пустым ведром. С мечтою о полноте? Цепь гремела, ведро колотилось. Он молчал. Китайцы толкали тележки, только пятки сверкали. А возле лифта друг с другом столкнулись и сразу же раскричались – они всегда ругались, как дети, горячо и без злости. Вот и сейчас коротко взвизгнули, а потом стали вместе запихивать на тележку свалившийся тюк. Потому что буддисты, даже если сами об этом не знают.
– Что-то я еще хотела тебе сказать.
– Ветка-Заветка… – он