из коробки пузырек и влил его содержимое в рот раненого. Тот содрогнулся в конвульсии. – Что ж, стаканчик марсалы привел бы его в чувство, – таков был предписанный доктором курс лечения.
Чезаре Паини разбился в лепешку, а раздобыл этот благословенный стакан. Действие напитка оказалось чудотворным: раненый пришел в чувство, его даже попытались поставить на ноги, но он свалился, как пустой мешок. Доктор велел вынести беднягу на свежий воздух.
– Тут будет лучше. А чем закончилось сражение? – задавал он по ходу вопросы. – Куда поскакал Гарибальди? – но раненый только мычал что-то бессвязное в ответ.
Лежа на воздухе, в тени раскидистого дерева, Лев Мечников постепенно приходил в себя. Фургоны все подвозили и подвозили раненых. Говорили, что французы вешали пленных на деревья и поджаривали живьем. Одному берсальеру выкололи глаза и заставили бежать к своим, стреляя в спину.
Позже перипетии, подобные мечниковским, прошла ещё одна наша соотечественница: Елена Ган-Блаватская. В 1867 г. она очутилась в Италии среди повстанцев Гарибальди. Полковник Олькотт, ее постоянный спутник во всех зарубежных поездках, писал:"Она сражалась вместе с Гарибальди в Ментане, в кровавом бою. Как доказательство она мне показала перелом левой руки в двух местах от ударов сабли и попросила прощупать в своем правом плече пулю от мушкета и еще другую пулю в ноге. Также показала мне рубец у самого сердца от раны, нанесенной стилетом… Мне иногда кажется, что никто из нас, ее коллег, вообще не знал действительную Елену Блаватскую, кажется, что мы имели дело только с искусно оживленным телом, настоящая ее душа была убита в битве под Ментаной, когда она получила эти пять ран и ее как умершую извлекли из канавы". Под Менатной Блаватская прошла крещение, открывшее её третий глаз. Для Мечникова Ментаной был Вольтурно.
С новоприбывшей партией искалеченных Льва Мечникова отправили в госпиталь в Казерте. Но на следующий день к городу подходили бурбонцы, и все, кто мог, приготовился защищаться. Лев Мечников с трудом сполз с кровати и сделал шаг, опираясь на стены и шкафы – иначе на ногах было не удержаться. Ему зарядили пистолет: на худой конец, лучше пустить себе пулю в лоб, чем быть заживо поджаренным. В другую руку вложили тяжелую саблю. “Вот оно – Мечников и меч”,– усмехнулся Лев, попытался поднять ее и не смог.
Из-под Казерты и от Маддалони едва волочились гарибальдийские стрелки. Сам диктатор обеих Сицилий был ранен, но вражеская атака была отбита.
На следующее утро началось новое наступление неприятеля. Поднялась суматоха и страшная паника. Измотанные солдаты неровными рядами двигались на линию сражения. Часть раненых из госпиталя на какой-то немыслимой бричке повезли на станцию для отправки в Неаполь. С ними трясся по мостовым Казерты и панасовский искатель приключений. Видок у него был достойный шерамыги (cher ami) под Смоленском: на голову поверх бинтов навьючен капюшон, на правую ногу надет старый башмак: сапог не налазил, а вместо рубахи, которой попросту не было, наброшена белая накидка. Хромоты его сейчас никто не замечал: все вокруг были хромы и изувечены, и впервые за последние семь лет после болезни кокситом, Лев чувствовал себя нормальным, как все.
Пока