такой тишины на занятиях. Порядок был только у троих: у меня, у учительницы русского языка и у преподавателя черчения, папы твоего. Так вот, русичка поступала просто, но эффективно: всех, кто не выполнял ее задания на уроках, она оставляла после них – до тех пор, пока все не будет сделано. Любой мужчина на ее месте давно бы уже огреб от своих подопечных в темном переулке, но ее не трогали, даже у самых тяжелых хватало на это ума. Все они, скрипя зубами и мозгами, потели на ее занятиях, выполняя, что требовалось, так как знали, что им придется это делать в любом случае.
Кстати, у ее мужа, историка, вечный бардак был, даже страшней, чем у меня поначалу. Никак он не мог дисциплину поддерживать, его за это постоянно на педсоветах распекали, грозились, ругались, а он все отшучивался. Но зато, когда кто-нибудь из выпускников прошлых лет навещал ПТУ, шли только к нему, ни к кому больше.
Ладно, это неважно. Я про Павла Иваныча хотел рассказать. Он, кроме черчения, был еще и завучем по воспитательной работе. Воспитывал он характерно. Сама знаешь, росту невысокого, мне едва до плеча доставал, а пэтэушники его боялись до смерти. В первые пару месяцев, когда мне еще совсем не удавалось обуздывать первокурсников, он помогал. Заходил во время урока в аудиторию, сразу наступала полная тишина. Все вставали, вытягивались перед ним, а он между рядов медленно так ходил и на каждого снизу вверх смотрел. Взгляд у него был страшный, безумный совершенно, злой. Такая чистая, неподдельная ненависть. Этого хватало, чтобы подавить волю даже самого отъявленного хулигана. Некоторые выше его на две головы и вдвое шире, а чуть ли не дрожали, когда он рядом стоял. Голоса не повышал никогда, говорил тихо, почти шепотом, но я думаю, каждое слово доходило до всех. Пока он был в классе, никто ни звука не издавал, даже слышно было, как муха летает. Серьезно, я всегда думал, что это так просто, устойчивое выражение, присказка. А оказывается, нет – действительно, так и было: все по струнке, Павел Иваныч на них внимательно смотрит, а я слышу, как муха летит. Представляешь?
Таня, для которой отец давно превратился из родного человека в любопытного исторического персонажа, удивленно подняла брови:
– Правда?
– Чистейшая! Никогда и нигде больше такого не было. Умел батя твой порядок навести. Хотя он вообще-то странный был товарищ: слонялся все время в одном и том же пальто, таком широком, темно-синем, с коллегами общался мало, приходил всегда раньше всех. Да еще эти его отношения с учениками. Короче говоря, уже тогда можно было догадаться, что у него не все дома.
– Что же вы не догадались?
– Да я как-то… – Федор Петрович опустил глаза. – Не заметил. С самого детства же его знал, вот и проглядел. Мы ведь по соседству жили, на Девятой линии, Павел Иваныч – тогда еще просто Пашка – через два дома от меня.
– Разве? Мама рассказывала, будто он из какой-то деревни родом.
– Нет, нет, что ты! Он местный. Точно говорю.
– Может, я просто путаю.
– Наверно. Или мама твоя путала. Она