Откуда?!
– А дрына длинного? Льдину бы подтянуть. Вы гляньте – нигде поблизости не валяется?
Мы глянули. Дрына нигде не валялось, да еще столь длинного. Тут понадобился бы флагшток.
Впрочем, подумал я, можно отталкиваться и от дна, как на плоту. Или на плоскодонке. Немедленно вспомнилась соответствующая сцена из Джерома, и я сейчас же прогнал ее вон. Все-таки дураки англичане – зачем они на плоскодонках с шестами плавают?
– Придется тебе купаться, Матвеич, – развел руками Феликс. – Ничего, отогреем. Не трусь, сигай. Вытащим.
Матвеич мялся. Я его очень хорошо понимал. Хотя, по-моему, если не грозит утопнуть, то для ледяной воды я бы куда охотнее выбрал тулуп, чем плавки.
Не выпуская из рук ящик, Матвеич сел на край льдины, отчего та заколыхалась, и с огромным отвращением опустил валенки в воду.
– Глубоко, едреныть, – пожаловался он.
– Ниже по течению еще глубже, – утешил Феликс.
Матвеич заерзал, то ли собираясь возразить, то ли все-таки решившись сползти в черную неуютную воду с плавающими в ней ледышками, и тут непрочный край льдины отломился под ним и поплыл самостоятельно. Ухнув на вдохе, Матвеич не ушел под воду с головой, как я опасался, а забарахтался на мелком месте. Глубины там было едва по пояс.
Ох, как мы гнали незадачливого рыболова в «Островок»! На реке трещали и крошились льдины, но мы этого не видели. Сейчас дрын сгодился бы в самый раз, но и пинки, прописанные больному медициной в лице Феликса, действовали ободряюще, косвенно свидетельствуя о том, что у бедолаги по крайней мере не отморожен филей. Матвеич сперва матерился, обзывал нас фашистами и, едреныть, изуверами, но затем покорился судьбе и зарысил вполне удовлетворительно. В холл мы ворвались, как лошади после призового заезда, причем Матвеич был бесспорным фаворитом.
От лохматого тулупа, развешенного на радиаторе, шел пар. Тут же сохли валенки, галоша с одного из них осталась на дне и вряд ли сыщется до лета, когда ее найдет купающаяся детвора, выльет воду и пустит плыть по течению. Красный, распаренный Матвеич, обряженный в лыжный костюм Феликса и необъятный свитер Лени, сидел на диване по-турецки, шумно прихлебывал крепчайший чай с коньяком и терпеливо потел при посредстве баночки меда, навязанной ему Марией Ивановной, и моего одеяла. Словом, под охи, ахи и суету было проявлено максимальное сочувствие к страждущему. На сей раз даже Милена Федуловна неприятным надтреснутым голосом сама предложила горе-рыболову остаться обсохнуть, чем, впрочем, ее сочувствие и ограничилось. Уволокла бульдожку в свой номер и хлопнула дверью.
После бутылки водки, половину которой мы с Феликсом влили в него, разделив вторую половину между собой (Леня отказался, а Коля, приняв один глоток, вернулся к исполнению телохранительских обязанностей), происшествие воспринималось Матвеичем чисто юмористически, причем потешался он главным образом над нами. Как мы мчались по берегу, что при этом орали и какие у каждого были