он, что ли, – сквозь зубы произнес альбинос. – Культурно замочить не вышло, а время поджимает. Значит, будем кончать с грохотом. Ничего не попишешь.
пристрелить его да за борт, я давно говорил, – сказал один из полотняных, маленький и вертлявый – никак не мог устоять на месте, всё ерзал, да дергал краем рта. – Сто раз случай был.
– Умный ты очень, Шарков. Скажи лучше, ты пушку его обработал?
– Еще вчера ночью, товарищ Кролль. И самозарядный «нордхайм» [30] Меченого тоже обезвредил. А как же.
– И заодно доллары попёр. Пять сотен. Что вылупился? Они у тебя за подкладкой пиджака. Были.
Альбинос хихикнул. Второй полотняный, с широким и жестким лицом, тоже засмеялся. А Шарков схватился за пиджак, его нервная физиономия так и запрыгала.
– Смотри, Шарков. Еще раз будешь замечен – отправлю домой. Со всеми вытекающими.
По тону командира коротышка понял, что оргпоследствий не будет – товарищ Кролль просто забрал куш себе. Тоже оскалившись, Шарков вкрадчиво сказал:
– Хоть сотенку отслюните, товарищ Кролль, а? И Садыкову лишняя валютка не помешает.
– Плевал я на ихние доллары, – сказал Садыков и правда плюнул.
Розовоглазый построжел.
– Делаю замечание обоим. Тебе, Шарков, выговор – за наглость. Получишь полсотни премиальных, если проявишь себя на задании. А тебе, Садыков, предупреждение за бескультурье. Кого учили: на пол за границей не харкать? Первым классом плывем, а никакого понятия!
Вся троица перекочевала на корму, подальше от чужих ушей.
– Значит, так, товарищи. – Альбинос снова нацепил очки и похрустел пальцами. – Действуем в соответствии с планом «Б». Шарков со мной, Садыков на подстраховке.
– Чего это я на подстраховке? Пускай он!
– Разговорчики! У Шаркова реакция лучше. Клиент у нас, сам видел, серьезный.
Курт Айзенкопф уже не в первый и не во второй (если быть точным, в одиннадцатый раз) постучал в дверь каюты.
– Товарищи! Коллеги!
В ответ только невнятный шум неинтеллектуального свойства: ахи, стоны, рычание.
– Donner-Wetter! Cколько можно? Вы ведь не кролики! Это нечестно! Я имею право знать, что произошло…
Никакой реакции. Зло фыркнув и выругавшись (теперь по-русски), биохимик повернулся и ушел.
А Гальтон ни стука, ни крика не слышал, потому что пребывал в раю. Вроде бы не мальчик, всякое повидал, но такого абсолютного самозабвения никогда еще не испытывал.
Однако земной рай тем и отличается от небесного, что подвластен течению времени. Закончилось и волшебное забытье – но не бесследно, отнюдь не бесследно.
Разнеженный доктор Норд лежал на спине, смотрел в потолок и думал: она – совершенство. Удивительная, ни на кого не похожая! В ней поразительно всё. Даже то, что после любви она молчит, а не начинает ворковать или стрекотать, как все женщины.
Зоя лежала точно в такой же позе, курила сигарету. Только что они были как единое существо, и вот связь распалась, каждый размышляет