врача, мы, капитан Пеллетье, вынуждены были прервать допрос в 11.22. […]
7
София
Чудесное равновесие нашей жизни с Гортензией сразу было нарушено, как только Сильвен вновь в нее вошел.
Нет, не в тот кошмарный вечер, когда он отнял у меня дочь. Сильвен уже появлялся за четыре недели до того, как Гортензии должно было исполниться два с половиной года. За пять месяцев до похищения. Годы спустя после его ухода с улицы Мучеников.
Почти слово в слово я помню то, что рассказала тогда об этом событии капитану Дюпуи. Этот человек всегда проявлял ко мне сочувствие, моя страшная судьба, похоже, его по-настоящему взволновала.
Словно предупрежденная шестым чувством, я сразу его увидела. Сильвен ждал меня возле министерства, на той стороне улицы, устремив на меня свой пронзительно-голубой взгляд. На его губах играла улыбка – дружеская, немного виноватая, а на лице застыло выражение заискивающего животного. Он почти не изменился: по-прежнему был строен, со смородиново-черными волосами до плеч, все так же неотразимо притягателен.
Я не притворилась, будто его не заметила, а наоборот, посмотрела ему прямо в глаза, запрещая приближаться. Несколько секунд я постояла перед ним, а затем круто развернулась и решительной походкой направилась к метро. Не знаю, как мне удалось обуздать свое волнение – я была потрясена. Один его вид вспышкой молнии вызвал к жизни все мои унижения и обиды. И речи быть не могло ни о каких уступках, он мог рассчитывать только на мое презрение.
Понимая, что Сильвен станет меня преследовать, я мысленно к этому подготовилась. И правда, с верха лестницы он меня окликнул:
– София!
Тон его был резким, почти приказным. Не услышав ответа, он меня догнал и схватил за руку.
– Мне нужно с тобой поговорить, – произнес он уже мягче, – это очень важно.
Я попыталась высвободиться, но тщетно, Сильвен держал меня крепко. Он приблизился ко мне вплотную, и я опустила взгляд, чтобы его не видеть. Ни единого слова не вырвалось у меня, ни «отпусти» или «оставь меня, я не хочу тебя видеть».
Пришлось подождать, пока он сам кончит говорить и меня отпустит. Я наклонила голову и стояла, не отводя взгляда от билетика, который трепетал, словно старался сохранить равновесие, на выступе ступеньки. Улетит – не улетит?
Но я не забыла ни слова из того, что он мне сказал тем вечером. Он, дескать, раскаялся, говорил он плаксивым тоном, он не должен был меня бросать, просто все уж так сложилось, навалилась куча дел, да и не готов он был тогда к отцовству. Сильвен называл себя безмозглым, несколько раз повторил, что «поступил, как мудак». Да, он понимал, конечно, что я вправе его ненавидеть и не хотеть больше с ним встречаться, но он надеялся все исправить и рассчитывал на мое прощение. А в конце произнес:
– Я очень хочу увидеть свою дочь. – И я почувствовала в его голосе сомнение, словно он принуждал себя, прежде чем добавить: – Прошу тебя!
В этот момент Сильвен отпустил