открыл – он полный! Под завязку! Не сосчитать!.. Слушай, возьми половину, а?
– Нет.
– А что мне было делать! У меня Лалка, Эллочка, Карик! Я этих как увидел, в ступор впал. Что – за ними бросаться? Что мне делать, Игорёк? Не в ментовку же кейс нести! Или в мусоропровод спустить?..
– Не знаю, Ашот. Тут я тебе не советчик.
Послышались то ли стенания, то ли заклинания, то ли ругань на языке предков. Настолько хорошо Баринов диалектов не знал. Положил трубку.
Учёба шла своим чередом. Звонить Ашоту не поднималась рука. Что он мог у него спросить?
Ашот тоже не прорезался. А когда Баринов вышел на работу, Ашота в отделении уже не было. Уволился по собственному желанию. Мобильник его молчал. Месяца три не отвечал телефон в его квартире. Однажды сняли трубку. «Такие здесь больше не проживают», – сообщил незнакомый женский голос.
Вот и вся история.
Рыбки
Маленький мальчик спешил. Провинциальный городок в среднем течении Кубани потихоньку уталкивался. Опустели улицы, замер покойно воздух, и фонари поймали матовыми колпаками кисею осеннего туманца. Поздний сентябрь на юге России еще тёпел, но прохлада по вечерам пробирает прилично. Поношенное пальтишко из тонкого серого драпа, купленное, как и все детские вещи в те времена на вырост, было всё ещё великовато. И хотя носил его мальчик три сезона безвылазно, худенькая шейка никак не достигала нужного размера по воротнику.
Маленький мальчик спешил. Не потому, что боялся ходить по ночным улицам. Случившееся раз на его памяти в городе преступление несколько недель кряду было предметом пересудов обывателей, пока, наконец, не кануло в Лету безо всякого негативного следа в сознании мальчика. Недавно пошедший в первый класс и не имевший понятия о теории относительности, он подсознательно уже умел, не упуская из виду частного, судить о мире всё же по общему.
Маленький мальчик спешил. Два важнейших события ближайшего будущего занимали всё его существо и заставляли его душонку лететь домой буквально на крыльях. Вернее, не совсем домой…
Воспитывался мальчик дедом с бабкой. Ещё до Войны деда «подставили» под недостачу мелкой суммы в железнодорожной кассе, где он работал билетным кассиром, кажется в Майкопе, и он сел где-то под Владиком. Бабка, если и знавшая о жёнах декабристов, то понаслышке, поехала за ним с грудной дочкой на руках. В Перми её сняли с поезда. В горячке и без сознания, с туберкулезом легких. Из всего того, что составляло до болезни её быт, по выписке из тубдиспансера нашлась только девочка, повзрослевшая на полгода в одном из областных детских домов. К деду на Дальний Восток бабка приехала в казённом больничном халате и в больничных же (спасибо добрым людям) тапочках. Но, слава богу, со здоровой, хоть и не крепенькой, дочерью. Деду, как дисциплинированному лагерному итээровцу, позволили бесконвойно жить с семьей на «вольном поселении» в полувагоне-теплушке. С отдельным входом!
Дальше много чего было, что могло бы составить канву отдельного повествования. Первые отчетливые детские