чтоб ее.
– Он, наш другой человек, отворачивается от всех. Прячется. И все от него отворачиваются. Не нужен он никому. Злой человек. Не просит о помощи. Не ждет. И родни у него нет. Злой, как иначе. О, пошла. И по странной благосклонности системы в довесок попадает на зону. Дура lex… Зверь в яме. Зверь просыпается. Зверя пытаются сломить… А зубки-то цепкие. Там он и убивает первого человека, вцепившись ему в глотку. Обезумевший. Кричащий. Окровавленный. И представить эту картину я оставлю за тобой. Конечно, можно было бы описать, как он мучается, как он страдает. Но у него нет времени. Какой-то каратель без примеси счастливого happy and. Его закидывают в палату после изнурительного карцера. И вот первая авторская загвоздка. Психотропные вещества… Одиночная палата. Это любого сломает физически и психически. Будет ли следующая жертва? Ведь кругом все такие «хорошие», такие «замечательные». И как без жалости? Все-таки человек – это существо сострадательное. Как тут не поддаться искушению «всех простить»? Но это у автора… У героя этого нет. Это ведь отчаяние. А в приступах отчаяния человек на многое… Как бы сказать вернее? И тут некоторая ремарка: как этот, Ессей, кажется, мог находить связь со вселенной математики, физики ли, не суть важно, так и наш герой умеет входить во вселенную отчаяния. Сознательно. По собственному усмотрению. Он в состоянии постоянного напряжения. И, по сути, в нем просыпаются маниакальные инстинкты, когда он вырезает весь персонал на этаже. Когда насилует медсестру и женщину-врача. Да, ничто не чуждо. Здесь вообще черта, когда герою уже никто не сопереживает. В том-то и дело, чтобы не было света в конце туннеля. И все-таки и все-таки. Когда не оставляет живого места, орудуя вилкой, на дежурном санитаре. И, приведя себя в порядок, в спокойном неспокойстве ложится у себя в палате. Естественно, тут следуют подробные описания, как он на это решился. Естественно, хочется его оправдать. И невозможно в тоже время. Он страшнее зверя. И право представить массовую картину истязания я вновь оставлю за тобой. Зачем описывать, как выглядела первая жертва? Я, к примеру, вижу пиявочного мелкого дурака, инструмент чужой воли. Небритого. Худого. Беззубого. Вдавливающего свою правду и правоту в бестолковые головы. Как выглядела медсестра? Забитая маленькая стерва, обвиняющая во всех своих неудачах какую-то абстрактную судьбу. Санитары, заламывающие руки за спину, чувствующие йоту своей власти. Киношная сцена. Но уж так повелось… И что делать с таким монстром, как его обуздать при отсутствии смертельной казни? По киношному, его закрывают в одиночку, привязывают ремнями и кормят из трубочки. – Отстраненная улыбка. Очередная сигарета. – А мозг-то работает. А сфера отчаяния открыта. К тому же одиночество расширяет возможности памяти. Давно прочитанной книги. Случайно замеченной статьи… – Наливает. Оценивает. – Я, может быть, хотел бы в какой-то степени извиниться за вставления, за вкрапления, за некоторые дополнения. Но о них по ходу дела, и тела, забываешь.