что ли, лодка, но водитель ответил, что ночью «Мирный» сорвался с якорей, опрокинулся и выбросился на берег. Содержимое танков оказалось в воде, и вся гавань теперь похожа…
Я примерно представлял, на что похожа гавань. На суп. Отправился будить Чека.
– Я сдох, – отмахнулся он. – Сдох, обоссался и не поднимусь.
– «Мирный» сорвался, – сказал я.
Чек ожил. Сел на койке, заблестел глазами.
– Сколько там? – спросил он.
– Тысяч пятьдесят, – ответил я.
– Прекрасно! Там весь берег, наверное, усеян! Это здорово! Слушай, давай и я пойду, а?
Чек вскочил и стал натягивать кальсоны.
– Вдвоем мы всяко больше наберем, – бормотал он. – Я еще ничего…
– А тачка? – спросил я.
– С тачкой еще лучше! – воскликнул он. – Ты будешь их вытаскивать, а я на тачке отвозить! Пшена поднимем! Я сто лет не ел каши!
В глазах у него неожиданно проявился вполне трезвый разум, и я согласился.
Стали собираться.
Чек переключился на возможную пшенную кашу и стал вспоминать, как хорошо ее готовила мама. Он натягивал комбинезон и вспоминал вкус и цвет этой каши, ее густоту и рассыпчатость и то и дело добавлял, что единственное, чего не хватало в той каше до совершенства, – это немножечко свеженькой собачатинки.
Он повторил про пшено и собачатинку так много раз, что меня затошнило, и я отправился греть двигатель труповоза.
Через десять минут явился Чек во всем облачении, в химзащите, с противогазом на боку, с багром, с кандалами. Велел мне катить тачку.
Тачка у Чека настоящая. Из старых. Иногда мне кажется, что из старых. Из доэлектрических времен. Полностью железная, с тяжелым чугунным катком вместо колеса, ни подшипников, ни какого-то облегчения. Я сам с этой тачкой стал только недавно справляться, а Чек с ней почти жизнь. Конечно, в последнее время он с горы редко спускался, а раньше он с этой тачкой до города и обратно по три раза туда-сюда бегал. Помню, когда я закоростел лет пять назад, весь покрылся толстой коркой, ходить не мог – двинусь, а короста трескается, и больно. Так он меня сажал в эту тачку – и в Холмск таскал к лекарю, потому что тот сам на гору не хотел подниматься. А тачка эта весит никак не меньше пуда, а то и полтора.
Вот и сейчас выволок я тачку и посмотрел на Чека с сомнением.
– Что смотришь? – насмешливо спросил Чек. – Да я еще тебя переживу. Давай, цепляй.
Я быстренько приковал ногу Чека к кольцу на тачке, мы погрузились в труповоз и покатили с сопки. Тормоза кипели и воняли.
У подножия собралась толпа ханов, они смотрели на нас с завистью и злобой.
– Сдохните, ханьские свиньи! – в сердцах крикнул им Чек.
Труповоз подбросило на камне, и Чек как всегда выронил свою бесценную челюсть, едва поймал и больше после этого ее не вставлял.
Через полчаса мы обогнули город и спустились к северной гавани.
Гавань была оцеплена силами самообороны, солдаты в противогазах