делали это легко, напрочь забыв о чести и данных клятвах. Фёдор Вадковский, например, на первом же допросе назвал больше имён заговорщиков, чем доносчик Шервуд24. В первые же дни ареста дали непростительно откровенные показания К. Рылеев и князь С. Трубецкой, руководители Северного тайного общества.
Но неподдельный гнев Николая I был связан с намерением Якушкина покуситься на жизнь его предшественника на престоле – брата Александра. За непролитую царскую кровь несостоявшийся декабрист (Иван Дмитриевич фактически отошёл от деятельности тайного общества) был осуждён на двадцать лет каторги, тем самым его вырвали из жизни передового русского общества. Но не из памяти его лучших представителей. Имя Якушкина навечно запечатлено в романе «Евгений Онегин»:
Читал свои ноэли Пушкин,
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча, обнажал
Цареубийственный кинжал.
В этом фрагменте 10-й главы романа слышатся отзвуки бурных споров, проходивших в Каменке, ибо после этого Иван Дмитриевич с Пушкиным не встречался и не переписывался. Из Сибири он вернулся только через тридцать лет и на следующий год скончался.
«О Кишинёв, о тёмный град!»
Друзья и покровители. Пока Пушкин путешествовал с Раевскими, место пребывания председателя Комитета об иностранных поселенцах южного края России перевели из Екатеринослава в Кишинёв. Так как Александр Сергеевич был прикомандирован к канцелярии этого комитета, то и явился туда 21 сентября 1820 года. Через два дня он поделился своими впечатлениями об увиденном с братом Львом: «Кавказский край, знойная граница Азии, любопытен во всех отношениях. Ермолов наполнил его своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы; древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои – излишними. Должно надеяться, что эта завоёванная сторона, до сих пор не приносившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасной торговлей, не будет нам преградой в будущих войнах, и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии».
В этом фрагменте длинного письма обращает на себя внимание упоминание, сделанное мимоходом, о плане императора Франции завоевать Индию. Мысль о проникновении в эту экзотическую страну, жемчужину в короне Британской империи, волновала его всю жизнь: Египетский поход 1798–1799 годов, договор с Павлом I о совместной экспедиции в Индию, и, наконец, вторжение в Россию в 1812 году с целью нейтрализовать её при проходе Великой армии на восток. Графу Л. Нарбонну Наполеон говорил:
– Чтобы добраться до Англии, нужно зайти в тыл Азии с одной из сторон Европы. Представьте себе, что Москва взята, Россия сломлена, с царём заключён мир или же он пал жертвой дворцового заговора. И скажите мне, разве есть средство закрыть путь отправленной из Тифлиса Великой французской армии и союзным войскам к Гангу, разве недостаточно прикосновения французской шпаги, чтобы во всей Индии обрушились подмостки торгашеского величия? (61, 706–707).
Конечно,