на подготовительный поступаю.
– Да? А в письме про это было?
– Было.
– Значит, я не дочитал.
Машина тронулась. Над головой мелькнул огромный рекламный щит «Церковь Воссоединения зовёт всех страждущих». Лакс вспомнил разговор в поезде и почувствовал гордость. Он слышал про то, что пишут на рекламных щитах, – а значит, уже не был здесь чужим.
– Я вот что придумал, – продолжал Триколич, – Давай ты поживёшь прямо в клинике? Там есть холодильник, можно поспать, литературы полно. И убирают регулярно.
– Можно. Если клиенты не против.
– От клиентов ты будешь прятаться. Потом, возможно, повысим до ассистента. Увидишь, что у животных внутри.
Триколич свернул на проспект, идеально следуя изгибам трамвайных путей. Лакс опять увидел реку. Дома расступались, открывая вид на мост и многоэтажки другого берега. Волченя старался всё получше запомнить, но получалось плохо. Слишком много всего он видел.
На мост сворачивать не стали. Мимо опять понеслись боковые улочки городского центра. Магазинчики, ларьки, кафе, ночные клубы, административные здания с широким крыльцом и высокими окнами. В Кинополе было что-то неуловимо столичное.
Снова река и мост. За мостом начинался парк: такой густой, что он казался нетронутым лесом. Когда миновали и его, послышался далёкий слабый шум, похожий на шелест моря. Триколич сбавил скорость.
– Хоть я и опаздываю, но старых друзей навещу.
Он свернул на боковую улочку и затормозил, аккуратно вписавшись в последнее оставшееся место на парковке. Чуть дальше, на ступеньках небольшого двухэтажного здания с лакированными рамами в окнах и арочным входом, проходило, похоже, что-то вроде манифестации.
Манифестантов было человек тридцать, а может и сорок, а может и двадцать четыре – Лакс не был силён в оценке численности представителей этого вида. Они довольно тщетно пытались пикетировать и при этом никому не мешать. Машины проезжали и люди проходили, но к пикету никто не спускался, и высокие окна взирали на них с насмешливым снисхождением.
Чуть в стороне беседовали двое – низкорослая, плотно сбитая девушка с повязкой на коротко стриженой голове, и высокий, тонкий как щепка человек лет тридцати пяти, в клетчатой рубашке и очках с невероятно толстыми стёклами – точь-в-точь такие, как на канонической фотографии известного гаитянского диктатора Дювалье.
Заметив машину, он, видимо, распрощался, и отправился в их сторону. Лакс заметил шрам через весь лоб, уходивший за оправу очков.
– Здравствуйте, пациент Курбинчик, – улыбнулся Триколич, – Как самочувствие?
Курбинчик улыбнулся или скривился – для него это было одно и то же.
– Вы, один из немногих, кто не называет меня «господин следователь». Я в порядке, хотя в ушах иногда бывает звон. Но разве может не звинеть при такой жизни?
– Экологи бунтуют?
– Бунтуют и пикетируют. Но у них ничего не получится. Это известно даже им самим.
– Из-за