другие, если и лучший не привык к дисциплине? Не желает, видите ли, быть извозчиком…
– Я распоряжусь насчет машины? – напомнил о себе оперативный дежурный.
– Да, пожалуйста, – сказал Анатолий Митрофанович, опустил трубку на рычаги, и сигнальный маячок снова вспыхнул тревожным огнем. Телефонистка ли заснула на коммутаторе и не выдернула штекер, или бродили в электрических цепях остаточные либо наведенные токи – этого Фокин не знал. Но ему вдруг представилось, что это бьется пульс самой Группы войск.
Сердце могучего боевого организма, к биению которого всегда прислушивались в Европе с должным почтением, пока не дает сбоев. Броня танков, стволы орудий, плоскости сверхзвуковых истребителей еще прикрывают Родину на дальних подступах, впереди пограничных застав. Но уже змеятся по щиту трещинки.
Змеятся хвостами воинских эшелонов, уходящих на восток по воле, а точнее, недоумию, если не прямому предательству чертовых политиков. Чтоб у них выросло кое-что на лбу! Впрочем, одного черт уже пометил и с нетерпением дожидается, готовя славную сковородку!
…Бьется сердце, стучит пульс, а приговор уже подписан. Имущество Группы пойдет по ветру и с молотка, но законным владельцам мало что достанется для обустройства на новом месте. Победитель не получает ничего.
Последняя вспышка лампочки бросила блик на стекла очков, забытых на тумбочке. Анатолия Митрофановича заворожили сиреневые огоньки в стеклянной глубине линз. Несколько счастливых, теперь безмерно далеких, лет Фокин служил в Крыму и помнил тамошних крупных светляков. Девчонки, следуя местной моде, ловили светящихся жучков и запутывали в густые кудри, кудри чернее ночи и с тем же ночным ароматом степных трав. Лихой командир разведроты расплетал косы, освобождая светляков, пока и сам не угодил в их плен.
Анатолий Митрофанович прислушался к шагам за стеной: по старой привычке Ольга поднималась вместе с ним, «добирая» недоспанное после ухода мужа. Понятно, сегодня ее шаги не навевали образ лесной козочки, но волосы были по-прежнему густыми, с запахом чабреца и полыни…
Зато от шевелюры Фокина скоро останется лишь воспоминание. Бреясь, он неодобрительно глядел на двойной подбородок, мешки под глазами. Неожиданно в зеркале проступил тощий капитан-вертолетчик с белобрысым чубчиком, вроде бы раз и навсегда укрощенным в пионерском лагере, где поют трубы, бьют барабаны и положено слушать старших.
Капитан не послушался. И теперь маячит перед глазами. Да не один. Из глубины лет и памяти шагнул и встал плечо в плечо с вертолетчиком другой капитан. Анатолий Митрофанович узнал в нем самого себя. Вероятно, и тот парень в выгоревшем добела маскхалате не сел бы за руль лимузина командующего, хоть озолоти. Не стал «извозчиком», по определению неуступчивого летуна, не пожелавшего возглавить экипаж вертолета-«салона».
И еще чем-то были схожи два капитана. Чем? Да молодостью, белозубой решительной молодостью, для которой нет преград. Может быть, затем и вспыхнул