противоречит словам Антона! Какой расчет ей был приходить ко мне, если она такая хищница, как он считает, что с меня взять? А она пришла. Тут ведь только искренность ее, только истинная эмоция, бескорыстие! Это чистый, нравственный поступок, я считаю, потому что она ведь ничего материального не имела и не могла иметь от меня, это же ясно! Разве не так?
– Только ты не говори ни ей, ни Косте, что я тебе рассказал, хорошо?
Но произошло странное: Антон мне не поверил! Он сказал, что не может мне, конечно, не верить, но вообще-то, исходя из того, что он о ней знает, она не должна была так поступить – прийти просто так, да еще ко мне, в эту убогую комнату.
– Кто ты такой для нее, чтобы прийти к тебе запросто и бесплатно? Ты ведь и в ресторан ее не водил, так ведь?
– Так.
– Я не могу тебе, конечно, не верить, раз ты утверждаешь, но… Ну не могла она просто так к тебе прийти, не могла!
У меня не было слов.
– А впрочем… – продолжал все же он. – Да, впрочем, почему бы и нет? Она развратная сучка, почему бы и еще с одним не потрахаться? – продолжал он уже спокойнее. – И потом у тебя комната все-таки. Хотя бы и такая. Вдруг пригодится? И ты вроде бы в институте учишься, писатель будущий – она же знает. Вдруг…
Он помолчал, а потом продолжил уже совсем спокойно и опять громко зевнув:
– Да, у Кости, кажется, тоже с ней что-то было, он говорил. А мне… А мне, если честно, не очень-то и хотелось. Добиться ее элементарно, это же ясно! Да, кстати, совсем забыл! Мы как-то на днях с ней целовались в кабинете, пока никого не было. Еще как целовались… И я уверен: если бы были условия…
Мне стало противно. Не хотелось больше говорить. Но и ссориться не хотелось. Честно говоря, стало почему-то жалко его.
10
Просторный светлый холл, кожаные мягкие кресла, полированные журнальные столики. Здание редакции, шестой этаж. Алексеев сам позвонил мне домой и сказал, чтобы я приехал. У него, будто бы, материал какой-то в гранках, мне полезно будет посмотреть. Радость вспыхнула, когда я услышал о «гранках» (мой прежний очерк?…), но тут же погасла. Нет, не мой, это ясно, а то бы он так и сказал. Хотя… Вдруг?
Поехал.
В кабинете Алексеева не было, и я ожидал в холле.
Солнце сияло в огромное – от пола до потолка – окно, по коридору проносились молоденькие литсотрудницы и секретарши, пахло мастикой от недавно натертых полов и духами.
«Ну неужели, неужели то, что написано у меня, хуже, чем то, что печатается в этом журнале? – мучительно размышлял я. – Ведь серость печатается, конъюнктура. И Алексеев сам это признавал… В чем же дело?»
По твердому, энергичному стуку шагов понял: приближается Алексеев. Да, стремительной, спортивной походкой направлялся к своему кабинету он. Бородатый, крепкий, кряжистый, уверенный в себе редактор и завотделом.
– Интересный материал, тебе полезно будет посмотреть, – сказал Алексеев бодро, как всегда. – Я хочу знать твое мнение.
Быстро и крепко он пожал мне руку (я тотчас вспомнил, что Алексеев занимается альпинизмом