тишина и чувство ужаса, от которого подкашиваются ноги. А потом и самое страшное – именинница с праздничным колпаком, истекающая кровью и хрипящая моё имя. Мне казалось, что она превратилась в сплошной фонтан крови – десять ножевых ранений по всей поверхности тела. Потом она постоянно будет приходить ко мне именно такая: маленькая девочка в кровавой одежде и со съехавшим на бок бумажным колпаком.
Её не удалось спасти. Грёбаная «скорая» ехала так долго, что Таня не дождалась – закрыла глаза за несколько секунд до того, как послышались крики полицейских и врачей.
Меня никто не слышал. Хотя я не могу с точностью сказать, что я что-то говорил. Я просто смотрел на свою мертвую сестренку и понимал, что они опоздали. Я слышал словно издалека веселый тон доктора «скорой», говорившего о том, что здесь ему нечего делать, и чувствовал, как просыпается желание наброситься на него и сжать ладонями горло.
Они обвинят во всём меня. В том, что я убил свою собственную семью и направят меня в психушку, а через три года, после того, как местный врач подпишет необходимые документы – на зону на двенадцать лет. Эти грёбаные ублюдки назовут зверское убийство моей семьи сухим термином «преступление», привязав к определенным статьям Уголовного Кодекса.
Их лживые свидетели и эксперты будут говорить о том, что у меня неожиданно сорвало крышу, но это, конечно, не смягчает особой жестокости, с которой было совершено «преступление». Однако, мне однозначно необходимо принудительное лечение. Сосед будет утверждать, что в последнее время мое поведение было «необычайно раздражительным», и вообще, я агрессивный тип, склонный к насилию.
Тренер футбольной команды с легкой грустью расскажет о том, что последние сборы я пропустил. А девушка, с которой я провел те два дня, упорно будет отрицать, что трахалась всё это время со мной на съёмной квартире.
Они все говорили, каждый своё, но никто из них не слышал того, что произносил я. Они вынесли мне приговор еще там, в моем доме, насквозь провонявшем смертью. И сейчас настало моё время вершить правосудие.
Глава 2. Мирослава
Тьма пожирает мой разум,
Свет свёл меня с ума.
Пламя полыхает, а я в самом его центре,
Я хочу просто умереть здесь,
и ты меня живой не выпустишь.
Ты хочешь, чтобы я сгорела, чтобы я сгорела,
Хочешь, чтобы я почувствовала боль,
и тогда, может, усвоила бы урок…
©«The Pretty Reckless» – «Burn»
Огонь – живая и жуткая, голодная тварь. Нет в нем тепла и света, в нем только смерть и лють. Он оставляет после себя уродство и ужас. Самое страшное уродство, какое можно сотворить с кем-либо живым. Я смотрю, как он ползет по стенам шевелящимися оранжевыми червями, переливаясь и копошась, сжирая тонкую бумагу обоев. Чернота за ним шлейфом. Адская и вонючая чернота. Сжимаются и скукоживаются бледные цветы, превращаются в струпья и лохмотья. Языки пламени лижут потолок, все трещит вокруг, и удушливый дым забивается в легкие, разрывает их, разъедает глаза. Я слышу крики. Жуткие оглушительные вопли боли и ужаса. Они гудят эхом у меня