отползти.
– Тима, Тима, Тима! – сдавленно причитает она. – Не надо! Тима! Нет!
Я бью её в живот с разбега. Она снова падает на рельсы. Я бью её ещё раз, затем ещё раз, чувствуя, как под ботинком ломаются её кости. Она больше не причитает. Глухо стонет от боли. Я беру её за ноги и сдвигаю ослабшее тело так, чтобы голова легла ровно на шпалу.
Порыв ветра спугивает гигантскую птицу. Она пролетает надо мной и тут же теряется в почерневшем воздухе.
Я сажусь на её живот, обхватываю ладонями её голову. Она пытается сопротивляться, но руки её не слушают. Я приподнимаю её голову и обрушиваю на шпалу. Глухой звук. Глаза закатываются. Я снова приподнимаю её голову и обрушиваю на шпалу. Глухой звук. Из носа и рта змейками вытекает кровь. Я совершаю удар в третий раз и слышу влажный звук. Левый глаз, дёргаясь, закрылся. А правый – мутно уставился на молодой месяц.
Всё кончено.
Внутри пульсирует это нечеловеческое. Оно довольно. Я чувствую, будто оно готово вырваться из меня и заполнить всё – от горизонта до горизонта. Я смеюсь. Я счастлив.
Я ложусь рядом с ней.
– Юля, ты слышишь?
Она молчит.
– Ты увидела это?
Она не отвечает.
– Увидела, конечно, увидела. Потому и молчишь.
Я встаю.
Пальцы странно чешутся. Я начинаю раздевать её. Снимаю обувь, затем стягиваю колготки. Стягиваю юбку и кофточку. Теперь она лежит тут ярким пятном белой кожи, лишь голова закрыта чёрной кляксой. Её одежда сложена аккуратной стопкой рядом с телом, туфли венчают эту стопку. Я снова беру её за ноги и тащу в сторону ближайших деревьев – прочь от этих путей. Её лицо ещё сильнее уродуется гравием, но я продолжаю тащить. Только под деревом я успокаиваюсь и отпускаю руки.
Я низко наклоняюсь. Лицо почти не узнать. Губы вывернуты и залиты кровью. Я аккуратно вынимаю один из зубов, который чудом остался в челюсти, кладу его в нагрудный карман. Возвращаюсь к её одежде и сажусь рядом. Закуриваю.
Где-то вдали снова залаяли собаки. Месяц прячется за облаками. Стало темнее. Надо идти. Я выбрасываю окурок и сгребаю её вещи.
То, что росло внутри меня, стало сильнее. Оно двигает моими ногами. Заставляет руки сжимать её вещи. Я не пойду в город. Вместо этого я сверну и выйду на объездную дорогу. Конечно, путь неблизкий, зато меня вряд ли кто-то увидит. В такой темноте.
Юлина мать никогда меня не любила. Напротив, она обожала открыто показывать своё презрение. Она была из начальниц. Много лет на большом и важном посту. Привыкла распоряжаться. Та же история и в семье. Тихий и бессловесный муж, будто тень, рыскает по дому и пытается спрятаться от сильной жены.
Я осторожно закрываю за собой дверь, снимаю обувь. Включается свет, и я слышу голос старика:
– Тимка, это ты?
– Я, дедуль, – улыбаясь, говорю я. – Это я.
– Нет…
Я продолжаю улыбаться, снимаю одежду и вешаю её на крючки.
– Ты не Тима!
– Заткнись и посмотри на то, что во мне выросло!
Старик смотрит в мои глаза.
– Вижу… Я вижу!
– Значит,