хотелось или нельзя было. Я понимаю, что проигрывать никогда не хочется, но я имею в виду какое-то особенное нежелание, какое-то принципиальное стремление к победе над определенным противником. В эти матчи я выжимал из себя всё, на что был способен, и получалось даже так, что тренер до последнего был не в курсе о том, как я устал.
В «Пасголе» меня не сразу приняли из-за моих взглядов на футбол. Моё стремление к тренировкам истолковали, как действия выскочки. А когда я начинал ругаться с партнерами по команде, которые атаковали меня как будто я из другой команды, не правильно и грубо, то они говорили мне, что это футбол, а не балет. Но к этому моменту я уже хорошо знал и из книжек, и из фильмов, и по своему опыту, что споры в большинстве своём совершенно непродуктивны. Особенно с человеком, для которого истина не важна, а важна лишь уверенность в своей правоте, которая зачастую основывается только на определённых гранях эгоизма. Я знал, что важнее любого спора дела и поступки. И идея с балетом мне даже понравилась:
В балетных Па забить бы гол великолепный
Кружась красиво, ловко и легко.
А после гола крикнуть клич победный
Иль промолчать, как будто все, так и должно.
Конечно же, в команде к моему приходу были свои лидеры, это был капитан команды, как и я, опорный полузащитник в возрасте 30 лет, что говорит о его опыте. Фамилия его Димонт. И двое нападающих можно сказать звёзды, но я это определение не люблю, какое-то оно нефункциональное, а в футболе надо действовать. Один из них Жданов Жека отличный игрок и хороший парень. А второй, хотя нельзя было сказать кто из них первый, а кто второй, Тарас Шафран был звездой. То есть он был хорошим футболистом и функционировал исправно, этого у него не забрать, но в то же время он считал, что окружающие должны воспринимать его, как что-то «сверхценное». С игроками основного состава он держал себя на равных, потому что в другом случае ему пришлось бы играть одному, а вот с запасными… в первое время, и я был запасным. На тренировках, когда мы разбивались на две команды, и я оказывался в одной с ним, он частенько кричал на меня: «Ты что, бля, не видишь, что я здесь стою, куда ты прёшь-то один» или наоборот: «Сука, да куда ты даёшь-то, не видишь я закрыт, самому идти надо!». И причём было совершенно не важно, как действительно надо было играть. Раз на третий – когда что-то у него не получалось, бывает такое у кого угодно, что не идёт игра, а он всё равно продолжал орать на меня, я подошёл к нему и не громко, но очень уверенно сказал:
– Ты чего всё орёшь-то, а, кривоногий? – его лицо превратилось в эссенцию изумления, потом он опомнился и с яростью в глазах ответил:
– Ты, щенок, бля, ты кем себя здесь возомнил, уёбокнах.
– Неважно кем я себя возомнил, но предлагаю тебе разобраться без свидетелей, потому что мне очень надоело, что ты бегаешь за мной и гавкаешь под руку. За собой следи, а то дедовщину тут придумал.
Если первое моё заявление слышал только он, то окончание нашей беседы