я совсем не это имел в виду! – поспешил успокоить ее Теобальд. – Я всего лишь хотел сказать, что ваши номера будут расположены не так близко друг к другу, как вам, возможно, хотелось бы.
Это явно встревожило бабушку.
– И как далеко они будут друг от друга? – спросила она.
– Видите ли, у меня всего два свободных номера, – сказал он. – И только один из них достаточно велик, чтобы в нем могли поместиться эти два мальчика и их родители.
– А где же будет моя комната? – холодно спросила Йоханна.
– Прямо напротив ватерклозета! – сообщил ей Теобальд, словно это был явный плюс.
Но когда нас повели в номера – бабушка при этом настороженно держалась рядом с отцом в самом конце процессии, – я услышал, как она сердито пробормотала:
– Не так я представляла себе заслуженный отдых на старости лет! Общая уборная прямо напротив моей двери! И слышно, как каждый туда входит и выходит!
– Ни одна из наших комнат не похожа на другую! – вещал между тем господин Теобальд. – Вся мебель старинная, фамильная…
В это мы вполне могли поверить: большая комната, которую нам с Робо предстояло разделить с родителями, больше смахивала на музей, битком набитый всякими безделушками. Там было несколько старинных платяных шкафов, украшенных разностильными ручками, раковина отделана бронзой, а изголовья кроватей – резьбой. Я видел, как отец прикидывает в уме все минусы и плюсы, чтобы занести их в свою заветную тетрадь. Йоханна, похоже, заметила это и сказала ему:
– Это ты можешь сделать и попозже. Пусть мне сперва покажут, где я буду спать!
Всей семьей мы послушно последовали за Теобальдом и бабушкой по длинному извилистому коридору, причем отец явно подсчитывал, сколько шагов ему потребуется пройти до уборной. Ковер в коридоре был тонкий, невнятного серого цвета. На стенах висели старые фотографии участников соревнований по конькобежному спорту – коньки у всех были какие-то странные: их лезвия загибались вверх, точно мыски башмаков средневековых шутов или полозья старинных саней.
Робо, убежавший далеко вперед, оповестил нас, что уборная обнаружена.
Комната бабушки действительно оказалась напротив – битком набитая фарфором и полированным деревом и пропахшая плесенью. Шторы на окнах были влажные, а посредине кровати виднелось странное возвышение – так у собак порой поднимается шерсть на загривке и вдоль хребта; возвышение это вызывало слегка тревожное чувство: казалось, кто-то очень худой лежит, вытянувшись, точнехонько в самом центре кровати.
Бабушка не сказала ни слова, и только когда Теобальд выкатился из комнаты с таким видом, словно его сперва ранили в самое сердце, а потом сообщили, что жить он все-таки будет, бабушка спросила отца:
– На каком таком основании этот пансион надеется получить категорию В?
– Вряд ли он ее получит; это совершенно определенно категория С, – ответил отец.
– В категории С родился и в ней же умрет, – вставил я.
– Что