вот, в таких реалиях примерно мы и живём, причём каждый день. Это вам не кирпич на крышу обнаглевшего «Гелендвагена», это не по-детски, тут на Севере все люди серьёзные. Значит, нас всё равно казнят. Ну и ладно…
Спустя час-полтора после того, как все ушли (я даже задремать успел), дверной засов был… нет, не сдвинут, а, судя по хриплому лязгу, выдернут из двери с ботвой!
– Здравствуй, лапка.
– Привет, па. – В камеру шагнула чёрная тень, но я знал, кто это и зачем она появилась.
– Ты должна была сидеть дома и ждать.
– Чего? Пока тебя здесь четвертуют и сожгут? – Тонкие пальчики моей дочери на раз порвали железные кандалы, словно гнилую нитку.
– В первый раз, что ли?
– Ты… ты… нельзя было меня оставлять одну!
– Милая, – я обнял всхлипывающую дочь, – мне и в страшном сне такое бы не приснилось. Это твой любимый дядя Эдик влез обеими ногами в тюлений жир, кстати, не образно выражаясь, но раз пошла такая пьянка…
– Я его убью!
– Не надо! – В дверях моей камеры появился бледный Эд. – Я виноват, быть может, это не факт, но вдруг, короче, мы же родня?! Так примите меня таким как есть.
– Седрик! – возвысил голос я, только сейчас заметив массивную фигуру за спиной Хельги.
– Вы уверены, что это я, сир?
– Нет, это ёжик в тумане встретил мою дочь в замке, рассказал ей, куда мы направились, и по её приказу бросился следом! Сколько с вами бойцов?
– Неужели для захвата замка вам действительно мало меня, миледи Хельги, сэра Эда и ваших лошадей? – не поверил бывший участник трёх Крестовых походов.
Истинная правда, я до сих пор не представляю себе, когда он говорит серьёзно, а когда издевается. Примерно через полчаса мы были на свободе.
Все (!!!), подчёркиваю это слово, стражники, охранники, часовые валялись в полной отключке, не шевеля и усом, пока мы, пройдя коридорами, не выбрались к маленькой калитке у ворот. Наши бдительные лошади честно ждали в ночи, чёрный Центурион прикрывал белую андалузку.
– Па, извини, если я неделю вела себя как истеричная ботанка, – на ухо повинилась мне моя горячая дочь северной крови (уже оксюморон!). – Но сейчас я пойду с тобой до конца, и пусть они все горят в аду, дьявольские отродья!
Это её боевой клич ещё от мамы, с трёхлетнего возраста, когда она впервые надавала по соплям мальчикам в детском саду. Ну чтоб вы поняли, мы сменили четыре садика, и только в одном из них хоть как-то жаловались дети. В трёх других она на эмоциях и стрессе серьёзно покалечила парочку суровых воспитательниц коммунистической закалки, пытавшихся ни за что поставить её в угол. Один раз вызвали меня, два раза машину «скорой помощи».
– Это ведь всё из-за Метью. Я дура, па?
– Ты моя самая любимая дочка.
– Потому что других нет?
– Потому что тебя я люблю больше жизни, – честно признался я, обнимая её за плечи.
Хельга всхлипнула и уткнулась носом мне в грудь.
– Тебя так долго не было, ты даже записки не оставил. Я плюнула на всё