что там происходит на улице. Однако они знали, что пришли злые враги, которых следует опасаться, от которых их не смогут защитить их мать и старшая сестра. А Мишка лежит больной. Мария уцепилась за мысль, что это они только евреев топят, значит, их они не тронут. Только нужно вести себя как требуют сложившиеся обстоятельства. Разбираться будут потом, когда прогонят немцев, сейчас требуется выжить и сохранить детей. Нельзя, чтобы они показывали недовольство немцами, нельзя, чтобы немцы были не довольны ими.
– Вы только молчите – строго приказала она малышам – молчите, молчите, молчите! Не куда с полатей не слезайте, только в туалет. Картошку я вам тоже сюда принесу. Может, они и не придут к нам больше, может они к другим уйдут?
Мария брезгливо сгребла объедки со стола. Собак в селе не осталось, пришлось выносить их на берег озера. Там образовалась глубокая яма, откуда брали глину на печку. Крики на улице затихли. Возвращаясь, Мария мельком посмотрела туда и успела заметить детский ботинок, валявшийся на срубе колодца.
Вечер и ночь
После ухода немцев дети спустились на пол, осторожно подошли к столу. Широкая лавка, стол и пара стульев показались им чужими, осквернёнными присутствие врагов. За родным раньше столом сейчас не хотелось ни сидеть, ни обедать. Они снова вернулись на свои родные полати. Мишка тяжело дышал, Мария поила сына отваром медуницы. Трава хорошая, должна помочь сыну поправиться, только бы немцы больше не приходили. Хоть одну бы ночь провести без них. Не получилось.
Мария чутко прислушивалась, благословляла каждую минуту тишины в сенках и за окнами. Долго было тихо, дети уже заснули, она и сама чутко задремала. Но тут тишину прервали громкие шаги мужиков. С сердитыми криками они поднялись по ступенькам, прошли по сеням и зашли в дом. Трое знакомых ей немцев, они затащили избитого дальнего родственника Марии Федора. Они встречались на свадьбе её сестры. Там он ловко играл на гармошке, гости дробно отплясывали, пели весёлые частушки. Сейчас он стоял поникший с большим синяком на лбу, со ссадинами на щеках и на губе. Разорванная белая рубаха оголяла его широкую с засохшими пятнами крови грудь. С завязанными за спиной руками и босыми ногами он тяжело опустился на лавку.
– Об одном жалею – устало сказал он, мельком взглянув на Марию – что не увижу, как погонят вас обратно, да не смогу ещё раз на гармошке сыграть, с моей Фросей повидаться.
Высокий солдат размахнувшись, свалил пленника на пол. Коротышка принялся бить его ногами. Федор закрывал голову руками, глухо стонал.
Рывком его снова подняли на лавку, допрашивали, где партизаны? Сколлько их пришло в деревню? Где скрываются другие?
Мужик упрямо молчал, придерживая руками лохматую седоватую голову. Марие хотелось пригладить его волосы, выгнать немцев, дать ему напиться, но она ничего не могла для него сделать. Она только крепко запомнила его слова, надеясь потом, а вдруг, она сможет передать их его родным. Близнецы зашевелились, Мария погладила дочерей по голове,