какие-то по-обыкновенному озабоченные. Без сексуальной направленности. Ото всех несло романтикой дальних дорог. И тут из одного из кабинетов выскочила чувиха с грудями, на одну из которых хотелось лечь, а второй прикрыться, увидела нас с Хаванагилой, всплеснула грудями. Потемнело синее море...
– Ох, Сэм Матрасыч, как хорошо, что...
– Называй меня, крошка, господином Хаванагилой.
Чувиха зарделась от смущения. (Или побагровела от гнева. Как кому угодно.)
– Так ведь, господин Хаванагила, господ у нас уже сорок четыре года как нет.
– Угу... – задумался Хаванагила, сложив брови домиком вниз, – стало быть, ныне 1961 год от Рождества Христова.
– Это еще кто такой? – удивленно вздернула груди чувиха.
– Так, понятно... – сложил Хаванагила брови на манер домика, разрушенного землетрясением, – Христос, крошка...
– Прошу не называть меня крошкой! – ни с того ни с сего взъярилась чувиха синхронно с грудями, сбив левой с ног проходящего мимо джентльмена в ватнике.
Брови Хаванагилы вытянулись в прямую, туго натянутую тетиву, глаза сверкнули молнией, выбив пробки на распределительном щитке, а рот раскрылся, обнажив пятьдесят шесть белоснежных зубов. Именно столько у него было, и ни зубом меньше, ни зубом больше. А почему пятьдесят шесть, это мне неведомо. Да и какое кому дело? В свободной стране свободный человек может иметь пятьдесят шесть зубов или восемь. На сколько хватит еды. И этот пятидесятишестизубый рот произнес:
– Не крошка так не крошка... Значит, так, товарищ (чувиха блаженно кивнула грудями), Христос вчера – это Хрущев сегодня.
– Вот так бы сразу и сказали, товарищ Хаванагила. – И добавила, хитро прищурив правую грудь: – Товарищ сегодня – это господин вчера, – и махнула левой грудью в сторону кабинета.
Хаванагила вошел в кабинет, пропустив вперед чувиху, и закрыл за собой дверь, а я стал оглядываться по сторонам. Сначала ко мне подошел малый лет двадцати пяти от роду и, хитро подмигнув, сказал:
– Ну, ты вчера дал! – И слинял.
Я слегка удивился вольности, с какой он обратился к человеку почти в три раза старше его. Второй, лет сорока, выскочил из другого кабинета, вернулся в кабинет, снова выскочил, но уже со стаканом.
– Хошиминовка, – сказал малый, – но тебе необходимо после вчерашнего.
Я выпил, и меня, как бы это выразиться поемче и поцензурнее, перекосодрючило, а малый куда-то умчался. Я стоял, мягко говоря, несколько удивленный. Из этого состояния меня вывела какая-то клевая юная телка. Увидела меня, странновато улыбнулась, впилась губами в мои и засунула язык между моими зубами, а руку – между ногами. Как ей это удалось, стоя от меня на расстоянии трех метров, не понимаю, но ей это удалось. Минуты через полторы она вернула свои части тела на место и скрылась. От ширинки с треском отлетела пуговица, сбив с ног вышедшую из кабинета чувиху с безразмерными грудями, которые на сей раз довольно устало поникли. Она махнула рукой в сторону двери, за которой недавно скрылась вместе с Хаванагилой.
Хаванагила