образ мыслей кажутся нам таинственными, почти мистическими. И в общении с ними формируется его сознание, характер, корректируется он сам. То, что прежде он доказывал бы с упрямой настойчивостью, сейчас уже не кажется ему столь значимым. Сейчас ему уже кажется, что лучше промолчать и послушать; ему пришла охота вновь учиться самому. Так, находясь в джунглях, он понял, что для того чтобы выжить в этих условиях, ему просто надо попробовать жить подражая дикарям, следовать их традициям. Испытывать те же лишения, не считая их таковыми, и тогда тебя не съедят. А когда придет пора уезжать – они отпустят тебя с миром.
Я спросила его, встречал ли он что-то мистическое в своих путешествиях? О, конечно! И не только встречал, он сам являл бесспорную мистику жителям джунглей. Ведь согласитесь, для них наручные часы – сущее волшебство. Это что-то живое, стучащее как сердце. А бритва?! Не так ли мы разглядываем предметы, которые находим в местах предположительных посадок инопланетных кораблей?
Помните «Пикник на обочине» братьев Стругацких? И как не назвать мистикой саму возможность существования рядом, параллельно, двух, трех и более миров? Мир цивилизованных людей и дикарей, мир мужчин и женщин, человека и животных.
С недавних пор ему нравится природа без людей и человек вне природы (если такое бывает). Ему нравится созерцать. Есть основания предполагать, что он уже предчувствует томительное ощущение грядущих перемен в своем сознании, границы которого раздвинулись. Что он видит, сидя на скалистом плато, глядя, как медлит, наслаждаясь своим величием, заходящее солнце?
Он признается, что однажды в детстве понял как красив человек, как пленительны его движения, мимика, непроизвольные реакции. И Виталька мечтал: «Если бы я был царем, заставил, нет, попросил, нет, купил бы…! Ну, в общем, поселил бы рядом человека, чтобы он жил, двигался, говорил, а я просто смотрел бы на него, наблюдал бы за ним. Конечно, это похоже на подсматривание. Но все равно… Если бы я был царем…»
Наверное, именно так он загадывал и свои другие желания, которые потом воплотил в жизнь. Тогда-то, наверное, он и обратил внимание, что когда мечта начинает осуществляться, она вдруг обретает и вес походного снаряжения, и холод ночлега на земле, и страх, и голод, и счастье встречать рассвет живым и невредимым.
Мне действительно было интересно: почему человеку есть человека аморально и почему дикари так не считают? Но Виталий говорит, что все они знают, эти каннибалы. Их чудовищные трапезы проходят не в детском неведении. Пожирая врагов и пришлых, несущих потенциальную опасность для их дикого мира, они сеют леденящий душу страх в тех, кто может прийти за ними. По мнению Виталия, они понимают, какое впечатление на цивилизованных людей должно произвести ужасное известие о том, какая судьба постигла путешественников. Для этого, а не по счастливой случайности, они позволяют убежать одному из пленных после того, как тот увидел, что сделали с остальными. Смешно предполагать, что дикари не сумели бы