л о с л а к е я.
– Да не забудьте передать мадмуазель, что синьор-де выражает неподдельное свое сожаление по поводу того, что не может сию же минуту выйти к ней, чувствует себя перед ней глубоко виноватым, но постарается… Слышите ли вы, камерьере?..
Го л о с л а к е я.
– …но постарается через десять минут полностью загладить свою непростительную оплошность. Да поучтивей, камерьере, я ведь не из феррарцев.
Го л о с л а к е я:
– Ладно, ладно.
– Камерьере, дама в салоне?
– Да, синьор.
– Она одна там?
– Одна, синьор, пожалуйте. Налево, синьор. Налево!
– Здравствуйте. Чем могу служить синьоре?
– Pardon, вы из номера восьмого?
– Да, я занимаю этот номер.
– Я – за тетрадью Релинквимини.
– Позвольте представиться: Генрих Гейне.
– Простите… Вы в родстве?..
– Нисколько. Случайное совпадение. Прискорбное даже. Я тоже имею счастье…
– Вы пишете стихи?
– Я не писал никогда ничего другого.
– Я знаю по-немецки и отдаю поэзии весь мой досуг, а между тем…
– Знакомы вам «Стихи, не изданные при жизни поэта»?
– Конечно. Так это вы?!
– Простите, я мечтаю все же услышать ваше имя.
– Камилла Арденце.
– Чрезвычайно приятно. Итак, синьора Арденце, вам попалось на глаза мое сегодняшнее заявление в « Voce »?
– Да, да. О найденной тетради. Где она? Дайте ее сюда.
– Синьора! Синьора Камилла, вы, может быть, всем сердцем своим, воспетым несравненным Релинквимини…
– Оставьте, мы не на подмостках…
– Вы ошибаетесь, синьора, мы – всю жизнь на подмостках, и далеко не всякому по силе та естественность, которая, как роль, навязана каждому от самого рождения. Синьора Камилла, вы любите родной свой город, вы любите Феррару, между тем это – первый город, определенно отталкивающий меня. Вы прекрасны, синьора Камилла, и у меня сердце содрогается при мысли, что вы в заговоре с отвратительным этим городом против меня.
– Я не понимаю вас.
– Не прерывайте меня, синьора. С городом, говорю я, который усыпил меня, как отравитель усыпляет собутыльника, когда к тому приближается его счастье; он усыпляет его затем, чтобы пробудить искру презренья к несчастному в глазах его счастья, зашедшего в таверну, и счастье изменяет усыпленному. «Миледи, – обращается к вошедшей отравитель, – взгляните на этого лежебока: это ваш возлюбленный; он коротал часы ожидания рассказами о вас; они шпорами вонзались в мое воображенье. Не на его ли хребте прискакали вы сюда? Зачем так немилосердно хлестали вы его своей тонкой плетью, – оно в мыле, оно разгорячено. О, эти рассказы! Но потрудитесь взглянуть на него. Миледи, он усыплен собственными рассказами о вас, – вы видите, разлука оказывает действие колыбельной песни на вашего возлюбленного. Однако мы можем разбудить его». – «Не надо, – отвечает отравителю счастье отравленного. – Не надо, не тревожьте его, он спит так сладко и, может быть, видит меня во сне. Лучше позаботьтесь о стакане