утствие в них таинственных «гостей» не только позволили сформировать особый раздел сборника «Ночной пришелец» (по названию рассказа Л. Терехиной), но и придали ему трагический, мрачноватый, с сильным привкусом мистики характер. Конечно, прозу предыдущих сборников «Точки» тоже трудно назвать весёлой, если не считать юмористических разделов в конце. Не раз и не два «Точки» критиковали за отсутствие «позитива» – и я в том числе. Не будучи приверженцем обязательных хороших концовок и дежурного оптимизма, я, однако, считаю общим местом современной прозы её склонность к похоронным интонациям, нытью и меланхолии. Это то, что выдаётся сейчас за «духовность» и «исповедальность». Однако если и есть в беллетристике формулы, то это, прежде всего, формула исповедальной прозы – БКИ (Бунт, Крах и Искупление). Но видим ли мы у кого-то её полное воплощение? Крахов сколько угодно, есть и домашние бунты, а где же искупление? Может быть, Шопенгауэр бы и наслаждался, читая нынешние «истории умертвий», считая их проявлением «воли к смерти». Но читатели – это не коллективный Шопенгауэр, а писатели и вовсе не могут себе позволить им быть из-за угрозы утратить квалификацию. Потому что смерть, трагическая развязка вообще – это сильные приёмы в прозе, которые перестают быть сильными от частого употребления.
Прежде чем убить или ввергнуть в отчаяние героя, прозаику нужно ответить: а зачем он погибает? Или автор считает, что в прозе, в отличие от реальной жизни, можно убивать просто так? Ничего подобного. Люди в наших произведениях не должны гибнуть без веской причины. Да, конечно, редкий прозаик не лишает жизни своих героев, а иные косят их пачками и укладывают в штабеля. Чем «точкинцы» хуже? Но в искусстве важно, КАК убивать (простите). За всякой смертью стоит жизнь. Герой Высоцкого в фильме «Место встречи изменить нельзя» говорит герою Конкина: «Наказания без преступления не бывает!» А применительно к нашей теме – смерти не бывает без причины. «Просто» на самом деле никто не умирает – ни в жизни, ни в искусстве, а в искусстве к тому же смерть почти всегда связана с той моралью, что хотел донести до нас автор, но не стал этого делать в прямой, дидактической форме.
Но что я только о смерти? А вот эта желчная, стервозная форма мизантропии, столь возлюбленная кухонными валькириями нашей прозы Петрушевской, Т. Толстой, Улицкой? Когда все во всём виноваты, кроме самих авторов, естественно? Но не можем же мы быть виноваты во всём вокруг! Противоположная точка зрения, как ни парадоксально, лишь оправдывает равнодушие и безразличие. Ведь если, согласно одному герою Достоевского, «все виноваты, нет ни одного невиновного», то тогда, в сущности, получается, что никто толком не виноват. У вины всегда есть конкретное имя, а когда она коллективна и безымянна, то вроде как уже и не совсем вина. Оттого, наверное, в юриспруденции за «групповуху» срок набавляют и правильно делают, а то бы все бандиты дружно «замычали» на суде: мы это, дескать, а не я! И оттого в искусстве не следует убивать или просто «кошмарить» героев без вины, хотя, оговорюсь, не обязательно очевидной. Мы ведь и в жизни редко берём на себя очевидные вины.
Однако всё, что я могу как руководитель ЛИТО «Точки», – это высказать писателям, его членам, свои пожелания на сей счёт. Можно руководить литобъединением, но нельзя (и не нужно) руководить чужим творческим процессом, – в частности, настаивать на обязательном катарсисе, или, другими словами, на эволюции героев от краха к искуплению. Тем более что по отношению к рассказам нынешнего сборника в этом нет никакой необходимости. В нём рекордное количество участников – 32 (прежде более 22 не бывало), так что один раздел «Ночной пришелец» общей погоды не делает. И то, что, может быть, не удалось одним авторам в смысле указанной эволюции, удалось другим. Ведь книга, составленная из рассказов, пусть и разных авторов, – единый художественный организм со своей композицией и идейным развитием. Если, разумеется, она правильно составлена, а не сложена хаотически из того, что имеется. Три раздела сборника (не учитывая юмористического «Разогрева души в микроволновке»), имеющие примерно одинаковое число авторов, – «Ночной пришелец», «Офис № 13» и «Ожидание чуда» – смогли обеспечить то, что, может быть, оказалось не по силам отдельно взятому писателю: ту самую эволюцию от безысходности к искуплению и любви. И весь тот негатив, что, может быть, в первом и втором сборниках «Точек» казался перекосом, здесь выполняет роль некого условия игры – той игры, в которой непостижимое с его роковыми «ночными пришельцами», с несчастливыми «офисами № 13» сменяется непостижимостью светлого чуда. Таков рассказ «Ожидание чуда» Екатерины Рогачёвой, давший название разделу, «Сон майора Синицына» Ольги Борисовой, «Господу всё возможно» Натальи Ячеистовой, «Обратный отсчёт» Анны Пименовой (Левицкой) и многие другие. Есть и своеобразная улыбка над «страшилками» – «Домовые» Юрия Жекотова, «Офис № 13» Екатерины Осориной.
Да и нельзя сказать, что страшноватому разделу «Ночной пришелец» отводится в сборнике роль некого эстетического пугала. И внутри самого раздела мы видим элементы той художественной эволюции, которая происходит в рассказах других разделов. Общение с призраком стоило седых волос героине «Ночного пришельца» Л. Терехиной, но она нашла в себе силы вырваться из пут небытия обратно в бытие. Таня из «Одинокой звезды» Н. Кроминой долгое время понимала под своей