умолкал движок, то вся деревня погружалась в темь. И глаз вдруг замечал, как ярко светят звезды.
Некоторые окна тоже начинали янтарно светиться из-за зажженных в домах керосиновых ламп с их теплым, мягким, красновато-желтым светом. Разнося еще и давно забытый, приятно волнующий запах керосина, если сидишь рядом с лампой.
А когда движок работал дольше обыкновенного, это означало, что или есть соответствующее распоряжение по биостанции (движок принадлежал ей), так как идет суточный опыт и нужны свет и непрерывная работа холодильника, или, например, зимой, в Новый год движок работает планово до 2 часов ночи, или – и это уже, как правило, летом – студенты биофака Иркутского университета, проходящие в Котах практику, уговорили механика – «директора света» – погонять движок немного дольше, чтобы потанцевать под магнитофон в своей столовой, над входом в которую на прибитом к доскам куске жести черной краской готическим шрифтом написано: «Корчма “Прожорливый гаммарус”»…
Это студенты изощряются…
А вот и творчество местных жителей. Тоже на оцинкованном куске жести, прибитом к бревенчатой наружной стене «мастерских», где стоит и движок и которые как раз этим боком выходят на дорогу, идущую от пристани в деревню, наивно и трогательно написано:
Прочти!
Мы требуем, чтобы по праву
Кусты и деревья, и травы —
Бесценный клад кислородный —
Любил и берег человек.
А тех, кто их копотью губит,
Тех, кто их безжалостно рубит,
Судить судом всенародным,
Чтоб с варварством кончить навек!
Пристань души
Пятница. Вечер
К монотонному, убаюкивающему гулу подвесного мотора, похожему отсюда, из-под плотно закрытого брезентового тента моторки, на жужжание большого пушистого шмеля, прибавился еще один, сначала едва различимый, механический звук…
Это работа дизельного движка.
Значит, мы уже на подходе к Большим Котам… По воде звук разносится далеко…
Я открыл глаза и увидел сквозь ветровое стекло, по ходу лодки, несколько – в квадратный дециметр, не больше – янтарно светящихся окон в домах, прилегающих к биостанции…
Под тентом было недушное, приятное тепло и слегка пахло бензином. Глаза слипались. Двигаться было лень.
Я скосил глаза на «капитана» нашей посудины. Лицо его было сосредоточенно-неподвижное и подсвечивалось снизу зеленоватым светом, идущим от приборного щитка, смонтированного им самим.
Неохота было поворачивать голову назад, чтобы узнать, как там наши попутчики: Кристина Комич, потомок обрусевших, сосланных Александром II в прошлом веке в Сибирь польских повстанцев, даже и живущая на улице Польских Повстанцев; и моя жена с нашим двадцатимесячным ребятенком.
Это был наш прощальный визит в Коты до следующего лета, который мы обычно совершали на ноябрьские праздники. А в этом году к двум праздничным дням прибавилось еще два выходных.