как же все это случилось, так вот незаметно… что он, Виктор Сергеевич, стал повсюду самым старшим… А был всегда, казалось, моложе всех… моложавый, да невысокий, худой, да еще со своими кораллами. Даже усы отпустил тогда небольшие, чтобы не считали совсем мальчишкой… Давно уже седые, и брови, голова. Только вовсе не худой теперь…
Женщина-дворник, по возрасту она ему, понятно, как дочка, сгребала листья в кучу широкой, как доска на палке, лопатой. Остановилась, вытерла, передыхая, оранжевым рукавом лоб.
– Вы спать, наверно, теперь, – сказала почти что с завистью. – будете. Спать…
– Да нет, надо идти… Знаете, я… я вам расскажу. Знаете, на юге у берегов и на севере тоже, вы, может, слышали, растут такие кораллы. Но они везде, везде стали погибать. Да. Коралловые рифы. Особенно сейчас. А они ведь индикатор, понимаете, то есть, я говорю, показатель заболевания всего нашего мира. В институте я все записываю, сведения отовсюду, что происходит, дома моя лаборатория, опыты, возрождение должно быть. Спасать. Ну… Я заговорил вас, а я… Ну я пойду.
Это сегодня, когда пришел домой Виктор Сергеевич, Лены не было, в библиотеке выходной, но Лены в доме не было. Виктор Сергеевич снова вышел во двор.
– Вы жену? – (Это тетушки на скамейках.) – Она за Колей побежала. За Колей.
– За Колей?
– Да вы не расстраивайтесь, профессор, она его найдет. У него и мамаша под конец совсем была тронутая.
А Лена, Лена уже шла сюда, вела за руку как маленького молодого человека в дырявой футболке.
– Понимаешь, соседка поручила никуда его не пускать, она в больнице, а я забыла. (Господи, какие у нее глаза, огромные, виноватые и радостные, голубые ее глаза… Господи, как я тебя люблю, столько лет, столько лет, дорогая ты моя, такая худенькая, в светлой кофте своей, тонких брючках, любимая моя, черные ее короткие волосы, уже с проседью впереди…)
Они закрыли Колю в его квартире, медленно пошли к себе, он держал ее под руку, как когда-то.
– Белявый! А, белявый! Эй, белявый, молодую подцепил? – Голос позади хриплый, пьяный, что ли?
Они не оборачивались.
Седой Виктор Сергеевич крепче сжал руку Лены.
– Витюша… Витюша…
Он включил свет на тумбочке у кровати.
Черно было за окном. Глухая ночь. «Витюша…» Нет, показалось.
Дверь в кабинет приоткрыта. И на белой двери темный длинный шпингалет.
Когда смотришь на него в упор, он неподвижен. Виктор Сергеевич прижмурил глаза. Шпингалет двигался.
Виктор Сергеевич, накинув халат, осторожно приоткрыл дверь к Лене в комнату. Показалось… Она спала.
Он нагнулся близко-близко к ее лицу. Лена лежала под одеялом на спине. Дыхание было вроде бы ровное. Показалось…
– Послушай, они спят в коридоре вдоль стеллажа, друг за другом. Вон женщины, руки голые до плеч. Ты видишь? Я ж не боюсь. Витюша, я знаю, это от мадапара, от лекарства. Она, доктор, сразу сказала: «Видите ли, это фантомы, виденья». Ты же сам заметил, как я стала хуже ходить. Она сказала: «Если не принимать, ходить не сможете, это такое заболевание».