острова и вас.
– Как так? Зачем?!
– Чтобы убить и забрать еще одну душу, масса Джонатан. Я знаю. Это Аристотель, служитель Мбоа; мы принадлежали одному хозяину. Раньше. Очень давно. А потом он пришел сюда.
Платон стал рассказывать, как самым первым, еще до толстухи Сесилии, обнаружил обезглавленное тело сэра Джереми; как, отчаянно пытаясь удержать на месте уходящую под власть Аристотеля душу своего господина, обильно посыпал мертвое тело табаком и смочил тростниковым ромом; как старательно следил за всем, что делал масса Джонатан, опасаясь потерять и его… Джонатан слушал и не верил тому, что слышит.
Ему рассказывали, что у негров еще осталась память о прежней, иной жизни, какие-то сказки об огромной рыбе, родившей Луну, о детях Луны – маленьком, не выше колена, брате и его большой, до самого неба, сестре, положивших начало всей жизни на земле. О самой Луне, на которой и живет упомянутый Платоном Великий Мбоа.
Он знал, что иногда – очень редко, но все-таки такое бывает, – иногда они как-то сохраняют свои прежние имена и странные ни на что не похожие приметы и суеверия – вот как сейчас.
Но чтобы Платон…
– Но вы убили его, масса Джонатан, – слушал он как сквозь вату, – и теперь вы – самый главный для Мбоа.
Джонатан зябко поежился, бросил мимолетный взгляд на голову и застыл… Она буквально втягивала его в себя. Джонатан с трудом перевел глаза на шрам в виде буквы V на левой щеке головы, затем – в сторону и снова посмотрел на Платона.
– И что мне теперь с этим делать? – изо всех сил пытаясь удержать остатки самообладания, растерянно спросил он.
– Она ваша, масса Джонатан, как и душа Аристотеля. Возьмите ее в руки. Пусть Аристотель привыкнет к вам.
– В руки?! – брезгливо подернулся Джонатан. – Эту мертвечину?
– Возьмите, пожалуйста, масса Джонатан, я вас очень прошу, – молитвенно приложил ладони к груди раб.
Джонатан истерически хихикнул и вдруг, сам себе не веря, что он это делает, подошел и осторожно обхватил голову руками. Странно, но она была практически сухой. И не пахла. Разве что совсем немного – недавно завяленным мясом, что-то вроде сушеной козлятины, и какой-то травой.
– И что теперь?
– Вплетите ему в волосы что-нибудь из ваших личных вещей. Какой-нибудь шнурок.
– Шнурок? – оторопел Джонатан и вдруг вспомнил кусочек то ли тесемки, то ли шнурка, выдернутый им из волос отца. – Ты сказал вплести шнурок?
– Да, масса Джонатан, пусть душа Аристотеля смирится и подчинится своему новому хозяину. И не теряйте времени.
Джонатан криво улыбнулся – в предложении Платона было что-то языческое и невероятно запретное, но именно это и привлекало. Он осторожно поставил голову обратно на поднос, пошарил в карманах и, вдруг представив себе, как выглядит со стороны, рассмеялся.
– Все, Платон, хватит с меня!
– Сделайте это, масса Джонатан! – побледнел раб. – У него еще помощник есть, второй, почти белый! Если вы этого не сделаете, он и эту, и вашу голову заберет!
Но