рядом несколько долгих минут вглядывается в мое лицо, а я изо всех сил пытаюсь изобразить на этом лице уверенность и гордую независимость. Правда, мешает вдруг накатившая икота.
– Кто знает, – качает фермерша головой, – кто вас, сегодняшних молодых, поймет. Может, это у тебя наигрыш такой, а пусть даже и наигрыш, пусть даже ты внутри сильная, но ведешь-то себя как правильно! Это ж надо, у меня слезу вышибла! Так что, останешься? У меня есть черносмородиновое вино, терпкое и крепкое. Рыбу в коптильню загрузим, а вон там, видишь? – Она кивает на хлев с теленком. – Жеребеночка сын прикупил, отказного, за бесценок, сам выходил! Ох и красавец!
– Же-ре-бе-нок? – Я катаю это слово во рту, как карамель.
– Ну?!
– Спасибо большое, я правда не могу, моей тете и ее четвертому мужу кто-то отрезал головы, понимаете? И бабушка почему-то на семейном совете намекнула, что воспитанием оставшихся у них детей должна заняться именно я. Главное сейчас, – я цепляюсь за подол юбки вставшей женщины, – выяснить, всерьез она это сказала или в шутку. Если всерьез, ну что ж… Я клянусь, я приеду к вам через месяц пообщаться с вашим сыном, обязательно приеду. Хотя, – тут я задумалась, но юбку не выпустила, – хотя я никогда не общалась с немыми, но мы что-нибудь придумаем, а если вы так озабочены его социальными контактами, знаете что?! Я приеду к вам с этими детьми, пусть он сразу почувствует и запах женщины, и запах двоих детей, а?
– Странный вы народ, городские, – качает головой фермерша, освобождая свою юбку. – Все суетитесь, дергаетесь, придумываете черт-те что! Не пойму, чего вам в жизни надо? Богдан! – крикнула она вдруг, а когда из дома вышел сын, покачала головой из стороны в сторону и сказала одно слово: – Уезжают.
Сын подошел к машине, плечом отодвинул уже озверевшего Лома, закрыл капот и приподнял перед машины вверх одной рукой. Поковырявшись другой рукой где-то внизу, поставил передние колеса на землю, сел за руль и завел двигатель.
Он ехал за нами по проселочной дороге на старой «Ниве» до асфальта, потом просигналил, прощаясь, два раза.
– Видела? – отдышался Лом. – Чего-то там ковырнул – и поехали! Может, он на тебя глаз положил и покопался после купания в моей машине?
– Все очень подозрительно. – Я поддержала Лома. – Он глухой, а на зов выходит из дома. Купается в сентябре и ловит за лапы лебедей. И мамочка его, скажу тебе, странная женщина.
– Да? А с ней что?
Я задумываюсь.
– Придает большое значение запахам. Скажи, Лом, я выгляжу убогенькой? Несчастной, требующей заботы и внимания плаксой?
Лом смотрит на меня в зеркало.
– Могу сказать одно, – решается он. – Ты выглядишь в этой рваной телогрейке и с фингалом под глазом настоящей бомжихой. А поскольку последнее время по теме и без темы говоришь о покойниках с отрезанными головами, и даже посторонним людям, я бы сказал, что ты требуешь, может быть, не столько заботы, сколько диагноза.
Когда я наслаждалась лебединым рассветом, моя бабушка заняла очередь к начальнику следственного отдела района и