пережить его давнему партнеру Стивену Фраю. Но за фасадом «уютного» существования скрывались определенные проблемы. И одной из главных проблем были отношения с матерью. «И у нее со мной», – добавляет он. У них были довольно напряженные отношения. Хью приходилось вести с собой постоянную борьбу за то, чтобы соответствовать ее высоким ожиданиям и справляться с «тяжким несчастьем», постоянным спутником его переходного периода.
«Я был неуклюжим и подавленным ребенком, – вспоминает Хью. – Она очень многого ожидала от меня, и я постоянно ее разочаровывал. Иногда мне казалось, что она меня не любит. Я говорю «иногда», но такие периоды растягивались на месяцы. Такие цели, как счастье, довольство, удобство, комфорт, вызывали у нее презрение. Она ненавидела даже само слово «комфорт».
Впрочем, порой у матери и сына случались и счастливые, и веселые моменты, когда им было хорошо рядом друг с другом. Но, насколько помнит Лори, эти моменты длились недолго. Возможно, это объяснялось тем, что отец был занят работой и спортом, а матери приходилось брать на себя роль надзирателя за дисциплиной. Хью чувствовал, что она боролась с собой, чтобы не проявлять свою любовь к нему. «Она могла просто отключиться. Она целые дни, недели и даже месяцы лелеяла какую-то обиду. Не знаю, страдала ли она клинической депрессией, но ей были свойственны резкие перепады настроения. Она часто злилась. Думаю, что я постоянно разочаровывал ее во многом. Она замечала во мне все мелочи. И часто казалось, что она меня не любит. Мама не терпела нежностей. Она всегда говорила: «Не хлюпай носом!». И эти ее слова были для меня равносильны тому, как если бы нас пороли каждое утро и заставляли совершать двадцати-мильные пробежки. Конечно, это было не так. Но существуют вещи, которые делают жизнь более приемлемой».
Готовясь к роли Хауса, Хью вспоминал именно эти мрачные периоды общения с матерью, а не радостные моменты общения с отцом. «Мой герой не считает нужным смягчать удары, которые он наносит пациентам, – говорит Хью. – В нашем доме смирение считалось высшей добродетелью. Никаких проявлений самоуспокоенности или удовлетворения не допускалось. Похлопывание по спине не поощрялось, а удовольствие или гордость карались смертной казнью».
Отсутствие поощрений означало также и то, что члены семьи не стремились проявить свои чувства друг к другу. «Мы почти не говорили друг о друге, лишь в язвительном тоне, – вспоминает Хью. – Мы не касались друг друга. В детстве я не целовал маму. Только когда мне было уже далеко за двадцать, я понял, что целовать мать – это совершенно естественно. И тогда мы стали делать это по взаимному соглашению. Это нормально? Я считаю, что да».
Напряженные отношения между матерью и сыном привели к тому, что Хью еще больше сблизился со своим щедрым и энергичным отцом, которого он буквально обожествлял. В детстве и молодости он изо всех сил старался ему подражать. Одно время он даже подумывал о том, чтобы пойти по его стопам и стать врачом. «Отцу очень хотелось, чтобы я тоже стал медиком.