угля, то, если его обмакнуть в масло, можно получить грандиозный результат, свидетельство тому – работы Вейсенбруха. Масло фиксирует уголь на бумаге и придает черному цвету глубину и теплоту.
Первый раз за несколько дней я снова пишу, и пишу так, словно ощущаю жизнь, пробуждающуюся во мне. Если бы только я снова был здоров. Если б я смог организовать себя, я хотел бы снова писать этюды здесь, в больничной палате. Сейчас меня переместили в другую палату – с кроватями и детскими колыбельками без полога, вечером, и особенно ночью, здесь возникают необычные эффекты. Доктор из тех, какие мне нравятся, его магнетический взгляд и участливое чувство напоминают портреты Рембрандта. Я питаю надежду, что научусь здесь чему-нибудь. Я буду обращаться с моими моделями так же, как этот доктор обращается со своими пациентами: он строг с ними и без лишних церемоний заставляет принять необходимую ему позу. Доктор вызывает восхищение тем, как много внимания уделяет своим пациентам: собственноручно делает массаж, накладывает мази и обрабатывает раны; он умеет договориться с больным, чтобы больной сделал то, что ему нужно в данный момент. Внешне этот человек похож на святого Иеронима: худощавый, высокий, с жилистым и морщинистым телом, его величественная простота сочетается с мощной экспрессивностью. Ах, как грустно, что я не могу заполучить его в качестве модели!
Искусство ревниво и требует от художника полной отдачи времени и сил, и затем, когда растворишься в нем всецело, оно оставляет человеку неопытному разве что горькое послевкусие и, право, не знаю, что еще.
Но нам остается пробовать и продолжать борьбу.
Сегодня я сделал этюд детской колыбели и добавил в него несколько цветных штрихов. Также я снова пишу те луга, этюды которых я посылал тебе в прошлый раз.
Мои руки, кажется, стали чересчур белыми, но что я могу с этим поделать?
Я планирую снова работать на открытом воздухе. То, что это может пагубно отразиться на моем здоровье, меня волнует меньше, нежели то, что работа может прекратиться вообще. Искусство ревниво, оно не принимает того обстоятельства, что недомоганию возможно уделять больше внимания, чем ему. Так что я позволил искусству всецело распоряжаться мной. А посему я надеюсь, что скоро ты получишь от меня несколько рисунков, которые, возможно, понравятся тебе.
Тебе стоит понять, как я в действительности рассматриваю искусство. Чтобы проникнуть в самую его суть, ты должен работать долго и изнурительно. То, чего я хочу, и то, к чему я стремлюсь, дьявольски трудно. При этом я уверен, что мои стремления не очень-то и высоки.
Я просто хочу делать рисунки, которые бы задевали людей за живое. Будь то фигуры или пейзажи, я хотел бы выражать в них не что-то сентиментально-меланхоличное, а искреннюю печаль.
Иными словами, я хочу достичь такого уровня, когда бы о моих работах говорили следующее: этот человек глубоко чувствует и этот человек очень восприимчив. И это несмотря на мою угловатость, ты понимаешь,