за эту возможность быть эмоциональной аномалией.
А временами сердце сжимало раскаленными тисками чьей-то мысли так сильно, что я задыхалась физически: на том конце мыслепатического телефона некто имел сжигающий магнетизм – мне становилось страшно и одновременно спокойно, что нас разделяет все-таки много воды и восемь часов разницы во времени.
За ним были зароастрийские культы и ближневосточная ярость. За мной – тайна.
Два человека с разных концов света (умных, для кого Интернет такая же реальность, как плюшевые медведи и опухшие зеленые почки весны, и которые имеют все, включая благополучную личную жизнь) вдруг схватились за слабую возможность убежать из жизни в мир, находящийся на несколько сантиметров выше обычного, и бредили, лелея это…
Я понимала, когда он лег спать и перестал наконец мять свое воображение – мое внутреннее жужжание вдруг успокаивалось и руки переставали трястись.
Я знала, когда он проснулся.
Я понимала, как влюблялись заморские принцессы в портреты принцев – слепо и истерично…
22
Вчера А. П., директор галереи N, в обнимку с которым я и Юля чапали по Лиговскому проспекту, догоняя толпу уродцев, спросил: «Алена, но почему вы с нами идете?»
Нет, конечно, не из желания обидеть или задеть, но суть была ясна – у меня не было видимых причин – ни любовных, ни особо дружеских, ни даже профессионально-карьерных идти с ними.
Я сама не понимала зачем. Может быть, я кого-то искала и не могла найти. Или просто нуждалась в разговорном фоне тех людей, которые знакомы. Хотя у меня даже не было желания говорить и слушать кого-то, но присутствовала потребность.
В чем я не могла осознать.
«Просто иногда мне хочется к людям», – ответила я ему.
Я наврала.
Хотя одна незатейливая причина была – мне нравился некто N, но его тогда с нами все равно не было. Но это так далеко от того, чтобы быть настоящей причиной.
Иногда.
Я делаю то, что подсказывают коленки, солнечное сплетение и мозжечок. Я плетусь туда, куда плетется ритм и родничок жизни. Я лишь только следую ему. Иногда.
23
Иногда…
Раз в неделю пообщаться с лучшими представителями города и понять, что это пир. Пир во время чумы. Где все безмерно одиноки, даже в маленькой кучке умников Санкт-Петербурга, посасывающих дешевый портвейн и скрипящих от собственной беспомощности, разлитой вокруг. Жалко их.
А потом они говорили, что я никого не люблю. Не знаю. Вряд ли они правы. Но я люблю очень мало в этой жизни. Человек не может, не имеет права любить многое.
Но это немногое ИНОГДА сжигает.
24
Утром я проснулась в шесть. Мне кажется, каждый знает это состояние – когда ты проваливаешься в сон и тебя засасывает бездна. Сегодня я эту бездну видела- ощущала совсем рядом, и она была живой и перекатывающейся