и звука произнести, как на нее хлынул поток. Отец, по всей видимости, ждал этого момента долго, и слов у него накопилось много.
– Где ты шляешься, б****? Тебя что, с собаками искать надо? Мать тут уже весь валидол в доме выпила, а ей и дела нет! Тварь ты бессовестная, ох и тварь! А мы еще с тобой носились всю жизнь, воспитывали тебя, учили – и вот она, благодарность! Да как ты вообще посмела так себя вести?? О родителях забыла, с хахалями своими всю совесть растеряла! А ну быстро домой, я с тобой еще тут поговорю, гадина ты такая! Убить тебя мало!
Анна держала трубку в нескольких сантиметрах от уха, всерьез боясь оглохнуть от крика, который несся из динамика. Наконец ее, с позволения сказать, собеседник умолк на мгновение, чтобы перевести дух, и она, не теряя ни секунды, вступила в оперу со своей партией.
– А теперь ты послушай меня, – сказала она. – Я тварь? Ладно, допустим. Пусть я буду тварью. Пусть я буду б****ю, гадиной – да кем угодно, кем ты захочешь меня назвать, – но делать ты это будешь подальше от меня. Я не вернусь. Ты меня выгнал – и поделом мне, нужно было раньше подняться и уйти, чтобы не видеть всего этого беспредела, твоих заскоков, не терпеть твоих издевательств.
– Ах ты… – попытался было что-то вставить папаша, но Анну уже несло, и она собиралась закончить речь.
– Ты всю жизнь меня ненавидел, хоть я так и не поняла, за что. Всё, что бы я ни сделала, было не то и не так. У тебя никогда не находилось для меня теплых слов, поддержки, просто человеческого отношения, только критика, ругань и оскорбления. Ну и ладно. Я как-нибудь переживу это. Только чего ты теперь хочешь от меня? Я дала тебе желаемое, я избавила тебя от моего присутствия. Живи и радуйся, что такая тварь наконец съехала из твоей квартиры и ты теперь можешь жить счастливо и радоваться жизни. Живи и радуйся!
– Ты о матери подумай, скотина! – зашипел в трубку тот, кого она столько лет, несмотря ни на что, считала отцом.
– А ты не прикрывайся матерью! – зло оборвала его девушка. – С мамой я не ссорилась. Мама никогда не обзывала меня. И совсем не мама выгнала меня из дома.
– Гадина… Какая же ты гадина… – Он всё причитал в трубку, и Анне стало противно.
– Оставь меня в покое, сволочь, – зло, сама не узнавая своего голоса, процедила она. – Я заберу свои вещи – и ты меня больше не увидишь. Забудь обо мне и не звони мне больше.
– Ты сдохнешь под забором! – пообещал… она не знала, как его назвать… он.
– Не дождешься! – рявкнула Анна и разорвала соединение.
Телефон полетел на подушку, и девушка разрыдалась. Рыдания вырывались откуда-то из самой глубины ее существа, раздирая трахею, выскабливая связки хрипами и выжигая глаза горькими, горячими, словно лава, слезами. Ее тело словно выкручивал кто-то огромный и злой, она не могла сохранять вертикальное положение, упав лицом вниз на диван и выплакивая, словно выплевывая наружу, свою боль, обиду, гнев и бесконечное одиночество.