rel="nofollow" href="#n22" type="note">[22], Геворк!
– Неджясян, Мамед?
– Камац-камац[23], Геворк.
А на другой день:
– Вонцес, Геворк?
– Йаваш-йаваш[24], Мамед.
По двору бегали армянские дети с азербайджанскими именами и азербайджанские дети – с армянскими. Если в семье умирал первый ребёнок и Бог давал второго, то его – чтоб обмануть нависший над семьёй рок – называли именем бабушки или дедушки соседа другой национальности, и соседи становились «кирвЯ» – кумовья.
В адрес детей то и дело летели страшные проклятья вперемешку с ласковым «балик-джан»[25], но при этом их обожали и позволяли почти всё:
– Балик-джан, Грета, клёхет тагэм[26], сходи, наконец, в магазин купить маме яички! Пока ты соберёшься, из них цыплята выведутся! Аствац танэ кез![27]
Но если кто-то повышал голос на их детей, матери налетали на обидчика ястребом:
– Тётя Гаянэ, зачем на ребёнка кричишь? Подумаешь, стекло мячом выбил! Зачем тебе стекло? Всё равно окна всегда открыты.
Лёгкий юмор с обязательной подковыркой вился между слов:
– Арташес, иди домой! Тебе важней я или нарды?
– Ва-а! Конечно, нарды, Ашхеник, курочка моя! Помогают тебя терпеть…
– Сара Абрамовна! Можете одолжить луковицу (сахар, муку, пару картофелин)? Честное слово, отдам!
– Ай, Тамара, вечно ты шо-то просишь! Шоб отдать всё, шо ты назанимала, весь рынок скупить придётся. И шо ты себе думаешь? Твой босяк-сапожник сможет тебе заработать на весь рынок? Конечно, нет. Ну, иди, иди – одолжу. И не клянись честным словом. Ты про честь разве понимаешь? Ты про честь думаешь: она между ног прячется – дочь свою никуда не пускаешь, боишься – честь отнимут. Так пора уже и добровольно отдать – ей ведь под тридцать…
Дочь с «честью между ног», толстая томная усатая Анечка, невозмутимо сидела на крылечке часами, подперев щёку пухлой рукой и загадочно улыбалась, – точь-в-точь Мона Лиза!
Каждое утро начиналось с криков торговцев, старьёвщиков и мастеров, обходящих бакинские дворы в поисках заработка. У каждого – своя мелодия выкрика.
Все старьёвщики кричали на один манер:
– Старве-е-ещ пакпа-а-а-им! Старве-е-ещ пакпа-а-а-им!
И дети бежали к родителям выпрашивать старые вещи, потому что за это старьёвщики давали им, по их желанию, не деньги, а дудочки, хлопушки, блестящие пуговки.
Все стекольщики вставляли в свой выкрик явственное икание:
– Сте-ик-к-ла вставляйм! Сте-ик-к-ла вставляйм!
Мацони – особый местный кефир – привозили на маленьких серых ишачках. По их бокам на скрученной жгутом тряпке, перекинутой через худенькую спину, висели тяжёлые бидоны. Ишачок цокал копытцами, делая обязательный круг по двору. За ним летел истошный крик торговки (это обычно были женщины-мусульманки с убранными под чёрные платки волосами, закутанные до пят в чёрные мешковатые одежды с длинными рукавами и почему-то всегда в галошах):
– Ма-а-цу-у-у-ун!