обнаружились роскошные, причудливой вышивкой расшитые мантии, напоминавшие одеяния сказочных чародеев.
– Удивительно, – сказала Айна подруге в антракте. – Эту пьесу ставят в нашей стране впервые за последние две тысячи лет. Ты себе можешь такое представить? Две тысячи лет – и никто не играл ее в Иберлене. Как не играли «Царя Эдипа», «Фауста», «Собаку на сене».
– В старой столице наверняка это все исполнялось, – отвечала Амелия.
– Да, возможно. Но в последние семь столетий – совершенно точно нет.
– Времена меняются, – заметила дочь тана Таламорского. – Люди снова открывают старые книги – и читают их, будто заново. Мы слишком многое забыли – теперь вот вспоминаем. Меня это воодушевляет. Однажды, возможно, я тоже напишу пьесу. Или роман, – Амелия мечтательно улыбнулась.
По возвращении Айны в особняк Айтвернов капитан Фаллен рассказал, что в кварталах нижнего города объявился какой-то пьяница, уверявший, будто узурпатор Гледерик жив, бежал из Тимлейна потайным ходом, но следующей весной непременно вернется вместе с войском и отберет у Ретвальда Серебряный Престол. Приключившиеся в кабаке солдаты тут же выволокли смутьяна на улицу и повесили на ближайшей осине, как зачинщика опасных слухов.
– Поехали в Малерион, – сказала Нэнси почти умоляюще. – Сколько можно здесь рассиживаться и ждать бури, словно ослы какие-то бездумные.
– Никуда мы не поедем, Нэнси, – ответила Айна. Камеристка порывалась было спорить, но поглядела на свою госпожу – и вдруг осеклась. Вскочила, торопливо сказала, что должна доделать дела по дому, и ушла. Фаллен проводил барышню Паттерс взглядом, подкрутил усы.
– Я с вами, леди Айна, если что, – сказал он просто.
– Спасибо, Клаус. Я запомню ваши слова. И скажу, что делать, когда придет время.
Во вторник приехал Лейвис Рейсворт – ровно в пять, как и договаривались. Кузен надел золотые и зеленые цвета Айтвернов, а не рыжие и зеленые своего дома. Видимо, в знак почтения к родичам и сюзеренам. Он вел себя до крайности обходительно и учтиво. Айна, в знак ответной любезности, тоже держалась с сыном графа Рейсворта гораздо приветливей, нежели прежде. Лейвис по-прежнему раздражал ее, вызывал попеременно то презрение, то злость – но теперь они оказались на одной стороне, и не следовало задирать его сверх всякой меры. Она же не Артур, чтобы так бездумно, походя отталкивать от себя друзей.
Сидя в карете, девушка даже попыталась поддержать с Лейвисом светский разговор. Кузен поведал, как выбрался два дня тому назад с молодым герцогом Эрдером на соколиную охоту. Лейвис рассказывал о герцоге Эрдере без малейшей приязни, и видно было, что знакомство с ним он водит лишь по указке отца. Девушка внимательно слушала и порой даже кивала. Эдвард Эрдер не нравился и ей самой. В отличие от своего покойного отца, этот шоненгемский герцог был слишком уж обаятелен и любезен – настолько