лицами которого будут смуглые жрецы и танцоры с их неподражаемой экспрессивной жестикуляцией[97]. Известно, что президент Теодор Рузвельт однажды побывал на таком разрекламированном представлении и описал пляску со змеями как «облагораживающее» зрелище[98]. Хаксли, очевидно, не разделял восторгов президента и потому изобразил совсем не облагораживающую сцену.
Вернемся к роману, где «новой романтике» цивилизованности, урбанистической эстетике Нового мира Хаксли противопоставил эстетику естественности. Иронизируя над придуманной им самим альтернативой, он изобразил максимально грубую этнографическую экзотику. Вместо захватывающей дух мистерии он представил грубый примитив. Описания жизни пуэбло, очевидно, призваны вызывать отвращение. Трупы животных, голодные псы, подбирающие объедки, ядовито-алкогольное дыхание жителей, накачанных мескалем или пейотлем, вонь и грязь, запахи немытых тел, подгоревшего жира, нестиранной одежды. Хаксли подробно описывает кровавый и бессмысленный ритуал со змеями и бичеванием. Змеи выписаны в отвратительных подробностях. Ритуал начисто лишен флера таинственности. Такого рода «чужое» не получает преимущество в состязании со «своим» – технократично-спортивно-увеселительным.
Что до фигуры Джона Дикаря, говорящего на невозможном языке (даже влияние риторики Шекспира не может исключать влияния совершенно особой индейской племенной культуры) то по причине своей искусственности эта фигура нисколько не сглаживает резкий контраст между максимально отодвинутыми друг от друга «своим» и «чужим», «цивилизованным» и «диким». В заключительной главе романа Джон Дикарь, отвергнув цивилизацию, селится в уединенном месте – в долине за цепочкой прудов. Возможно, это уточнение призвано отослать читателя к знаменитому эксперименту Генри Торо на Уолденском пруду, где, как известно, трансценденталист и ученик Эмерсона поселился на два года, два месяца и два дня. Подобно Торо, обходившемуся минимальным набором инструментов и скромными запасами, Джон потратил небольшую сумму денег на обустройство, купив нужный инструмент, гвозди, веревки и бечевки, клей, спички, простейшую кухонную утварь, пакетов 20 семян и 10 кг пшеничной муки. Кроме изготовления орудий для самоистязаний Джон принялся возделывать землю. И эта аллюзия на огородничество Торо в совокупности с прудами и скудными покупками весьма прозрачна в «Дивном новом мире»: «Джон копал гряды – и в то же время вскапывал усердно свой духовный огород, ворошил, ворочал мысли»[99].
Всего через пять лет после того, как Хаксли написал эссе «Новый романтизм», вышла статья К. Г. Юнга «Йога и Запад» (1936), где говорится о модном европейском увлечении восточными учениями освобождения и о том, что «чужой» примитив не откроет человеку секрет жизни. Несмотря на то, что Юнг писал о Востоке, ровно те же тезисы полностью применимы к американскому Западу.
Словно отвечая на тезисы Хаксли о моде на «примитивизм», Юнг утверждает, что